Страница 7 из 15
Кире нравилось, что она младшая, – столько внимания, любви и заботы доставалось ей от братьев и сестры. Наташа уже стала незаменимой помощницей маме по дому. На ней были уборка, присмотр за младшими, она умела готовить что-нибудь нехитрое: пожарить яичницу, сварить картошку, построгать салат. Кира помогала чем могла. Они вдвоем готовили ужины маме, которая приходила с работы очень поздно, и сил на готовку у нее почти не оставалось. Мама радовалась немудреным блюдам и даже если приготовленное, мягко говоря, было так себе, съедала все и говорила, что еда ей очень понравилась и какие же молодцы ее девочки. Может быть, она не разбирала вкуса от усталости, или не хотела, скорее всего, отбивать у них желание делать что-то друг для друга. Со временем еще маленькие девчонки научились кухарничать довольно сносно, без изысков, но съедобно. А изысков и не было в их жизни, за исключением праздников.
Иногда и старший брат тоже кашеварил, но продлилось это недолго. Как-то однажды летним днем мама, уходя на работу очень рано, попросила Толю сварить на завтрак мелким манную кашу. Он варил ее и раньше, все этапы приготовления были известны, ничего сложного. Удобств в доме не было никаких – ни водопровода, ни канализации, ни газа. Летом готовили на керосинке. За керосином дети ходили со специальным бидоном сами через две улицы. Кира часто увязывалась за братом. Во-первых, пройти гордо за руку с четырнадцатилетним братом по округе было никогда не лишне, чтобы детвора знала, под какой защитой она находится. Кира вообще любила цепляться к братьям и была готова идти с ним куда угодно. Чаще всего два брата ходили по своим поручениям вместе, и уж когда ей удавалось напроситься с ними, тогда Кира чувствовала себя просто восхитительно, хотелось задирать нос. Во-вторых, нравилось смотреть, как тетя Галя качает керосин, и он льется из огромной бочки тоненькой струйкой в бидон, а запах от керосина такой, что дух перехватывает и щиплет глаза.
Толя зажег фитиль керосинки, поставил на нее кастрюлю с молоком и, как полагается при варке манной каши, не отходил ни на шаг. Наблюдал, как закипает молоко, высыпал тонкой ниточкой манную крупу в кипящий вар, непрестанно помешивая, – все как нужно. Когда желаемая консистенция была достигнута, Толя закрыл вентиль керосинки, фитиль покоптил немного и погас, распространяя по коридору характерный смрад. Мальчик был горд: он справился, сварил младшим кашу! Чтобы снять кастрюлю с керосинки, Толя прихватил ее кухонным полотенцем, но полотенце тут же предательски съехало с гладкой эмалированной ручки. Рука схватила горячее, неприкрытое ушко кастрюли, инстинктивно дернулась и отцепилась. Раскаленная утварь с кипящим варевом выскользнула из рук и грохнулась об пол, расплескивая вокруг огненную густую жижу, щедро окатившую голую ступню брата. Он взвыл от нестерпимой, режущей конечность на сотни кусочков боли. Прибежала сестра, вскрикнула, растерялась, потом рванула за мазью, но поняла, что не знает, что делать, как помочь. Смыла их завтрак с ноги брата холодной водой. Володя побежал к соседу вызвать скорую помощь. К возвращению мамы Толя возлежал на диване с поднятой забинтованной ногой. Шрам от ожога размером с куриное яйцо навсегда остался на правой ступне кашевара.
Младший брат Володя просто обожал Киру. Он любил всех, и очень сильно, но за Киру чувствовал ответственность, потому что был старше аж на целых четыре года и уже ходил в школу. Он очень здорово рисовал, и Кира часто просила его что-нибудь изобразить, могла сидеть не шелохнувшись, наблюдая, как из-под карандаша появлялись то кони, то собаки и кошки, то сказочные персонажи. Сколько ни пробовала она себя в рисовании, ничего не выходило – это было досадно, и хоть она была еще невелика, но понимала, что ей не дано такого дара и умения, что так, как Вовка, она рисовать никогда не сможет. Кира выглядела все более и более расстроенной оттого, что выводила невнятные каракули вместо желаемого, губы ее выгибались в грустную скобочку, потом она закусывала нижнюю губу, и взгляд становился растерянным, удивленным: ну почему же у нее ничего не получается? Тогда Володя купил Кире толстый альбом раскрасок на сэкономленные от школьного буфета деньги.
– На, Кирка, держи и не грусти больше, – улыбался брат.
– Ура!! Спасибо, Вовка! Вот здорово!
Теперь она могла раскрашивать красивые картинки, и всего-то надо было не заползать за границы рисунка и подбирать цвета! Высунув язык от усердия, она могла просидеть над раскрасками и час, и два, если что-то другое, более увлекательное на тот момент не отвлекало и не манило ее на улицу. Она быстро переключалась с одного на другое и делала все с удовольствием и азартом. И на улице было столько всего интересного! Володя кидался как коршун на любого, кто, как ему казалось, намеревался обидеть сестру. Справедливости ради надо заметить, что она и сама за себя прекрасно могла постоять. Да и с таким тылом ни у кого даже в мыслях не возникало обижать или обзывать Киру, хотя поголовно у всех были клички. Одним словом, братья и сестры стояли друг за друга горой.
Еще они любили встречать маму с работы. В те нечастые дни, когда она заканчивала не совсем уж поздно, в шесть или семь, они договаривались о времени и шли к ближайшей заводской проходной минутах в десяти от дома или к дальней, как условятся. Добраться до дальней можно было проехав одну остановку на автобусе или троллейбусе вдоль высокого, длинного, заканчивающегося наверху спиралью колючей проволоки заводского забора, а пешком – минут двадцать. От остановки до проходной метров триста вдоль все того же зеленого забора. Такую огромную территорию занимал машиностроительный завод. Вслед за компанией, весело и счастливо виляя мохнатым хвостом, бежал их любимый пес – очаровательная черная, без единого светлого пятнышка дворняга на коротких лапах с огромными смышлеными черными же глазами по кличке Цыган – наиумнейшая собака.
Около заводских проходных с лотков продавали всякие вкусные разности, и мама покупала детям кто что хочет: кексы, ватрушки, пирожные, булку с котлетой или сосиской Цыгану. Обратно шли все вместе пешком, Толя нес покупки в пакете, Кира забегала вперед, подпрыгивая на ходу то на одной, то на другой ноге, брала поочередно за руку то маму, то Наташу, то братьев, то бежала наперегонки с Цыганом.
В остальные дни Цыган один бегал к ближней проходной, чтобы встретить маму. В течение дня он занимался своими обычными собачьими делами: носился за кошками, ел, дремал во дворе на вытянутых вперед лапах, мечтал о чем-то, играл с детьми, бегал на улицу поздороваться и обсудить дела со своими приятелями и приятельницами из других дворов. Потом, будто точно знал, в какое время ему надо выбегать навстречу хозяйке, исчезал из поля зрения. Не беда, если прибежит пораньше, он готов был ждать ее сколько угодно. Садился в стороне от ворот проходной, похожей на огромный рот живого организма, изрыгающий людские потоки. Пес внимательно всматривался в лица проходящих работяг, высунув от усердия язык. Ангелина, выходя из ворот, сразу же поворачивала голову в ту сторону, где Цыган обычно поджидал ее. Взгляды их встречались, и радости не было предела, когда она шагала к нему, выныривая из людской реки. Цыган уже заходился приветственным подвыванием, полаиванием, поскуливанием, приплясывая на месте, виляя хвостом из стороны строну с такой интенсивностью и силой, что, казалось, хвост вот-вот просто отвалится, или что собака сейчас выпрыгнет из своей собственной густой лоснящейся черной шкуры. Тем не менее, эта живая юла не сходила с места, с нетерпением ожидая, когда хозяйка выберется из толпы, и Цыган сможет подскочить, взгромоздить передние лапы на нее и еще, и еще вилять хвостом, и нюхать, и лизать ее ласковые, теплые руки, гладящие и треплющие его за голову, за уши. Когда церемония встречи заканчивалась, они чинно шагали рядом, поглядывая друг на друга, улыбаясь друг другу. Мамины сослуживцы не переставали удивляться, насколько умен этот преданный черный «дворянин».
Так происходило всегда, много лет подряд, пока пьяный сосед c улицы не забил Цыгана до смерти ломом за то, что пес ненавидел пьяных и всякий раз, завидев любого, еле плетущегося по улице, облаивал его с ног до головы. Когда поздно вечером Ангелина услышала страшный рев любимца и выскочила на улицу, было уже поздно – Цыган лежал неподвижно в канаве около соседского дома. Она не сразу заметила поблескивающую на черной шерсти кровь, стекающую с его головы. Пес тяжело дышал и чуть слышно поскуливал. Урода-соседа рядом не было, уплелся за свои высокие заборы. Ангелина подняла тяжелое, обмякшее тело собаки, принесла в дом, содрала с дивана покрывало, держа пса на коленях, бросила на пол и аккуратно уложила на него Цыгана. Обработала раны, обливая их горькими слезами, но ей было понятно, что пса уже не спасти, у него началась агония.