Страница 5 из 15
На исходе четвертого года непростой, но спокойной и понятной жизни дошла и до них весть о разорении храмов, монастырей и церквей «красной чумой», свергнувшей императора, распространявшейся со страшной скоростью от столицы к провинциям и самым отдаленным уголкам России. Докатилась эта сметающая на своем пути все традиции, устои, самобытность русского народа орда с новоиспеченными порядками и до Пашиного монастыря. Как и тысячи других, он был разграблен молодой, без царя в голове, властью. В помещениях монастыря разместили солдат революции, во дворе устроили конюшню и загоны для экспроприированных «лишних» для сельчан свиней, коров, овец, кур. Монашек с сухонькими, перевязанными веревками мешками за спинами выпроводили за стены, спасибо, не убили. Собралась в дорогу и Паша. На ее крайнее удивление, ее поджидал Николай, сидевший на повозке возле монастырской стены. Он был на четырнадцать лет старше, с окладистой, уже с проседью бородой, высокий и жилистый. Он приветливо улыбнулся, кивнул Паше, пригласив садиться на повозку, что было для нее, проведшей не один год в монастыре, совершенно неприемлемо. Она пошла прочь, опустив голову, полупустой мешок болтался на ее худющей спине из стороны в сторону в такт шагам. Навстречу двигалась компания пьяных, разгоряченных хозяев новой жизни. Они стали отпускать скабрезные шутки в ее адрес, окружили, тупо ржали над своими дубовыми остротами, как кони.
– О, какая монашечка! Ладненькая!
– Я бы прокатился на такой лошадке, га-га-га.
– Соскучилась небось по мужскому плечу?
– А ну-ка, иди сюда, мы тебя приласкаем, худышечку.
– Ишь как глазищами своими черными лупает!
– Кто тебе больше нравится, я, наверное? – заржал вплотную подошедший расхристанный недомерок и выпустил густой дым, раскуривая приклеившуюся к нижней губе папиросу, прямо Паше в лицо.
Николай раздвинул сгрудившиеся возле Паши плечи в засаленных гимнастерках, взял растерявшуюся девушку за руку и резко вырвал ее из полузамкнутого круга дикарей.
– А ну, чего замешкалась, пошевеливайся! – нарочито грозно закричал Николай. Быстрыми, широкими шагами он повел ее за собой, торопливо усадил на подводу.
– Н-н-н-о-о-о, па-а-ашла-а-а! – хлестнул вожжами сильнее нужного лошадь по крупу. Та, не привыкшая к таким оплеухам, от неожиданности понесла с места. Она не знала такого обращения от своего хозяина, который всегда ее жалел, сильно не гнал, нежно поглаживал бархатную морду и шею.
Подъехали к его дому, Николай решительно указал Паше рукой на скамейку возле ворот. Погадил лошадиную морду, извиняясь.
– Разговор у меня к тебе, Паша. Серьезный. Не знаю, как и начать… – сказал Николай.
Молодая монашка вытянулась, как струна, но даже не взглянула на мельника.
– Тебе идти некуда, а мне нужна хозяйка. Нравишься ты мне очень, любовался тобой каждый раз, когда привозил муку в обитель. Громких слов говорить не умею, а поэтому скажу просто: выходи за меня замуж. Будь матерью моему сыну и нашим будущим детям. Не принуждаю, подумай. Я терпеливый. Поживи немного в моем доме гостьей, не понравится, не захочешь, сам отвезу, куда скажешь.
Паша была озадачена. Монастыри везде были разорены и закрыты. Кругом разруха, произвол, насилие, голод. Она всегда жила бедно, трудно, но такого светопреставления никогда не видела. Одной остаться при нынешней жизни страшно, и прав Николай – идти ей совершенно некуда. Посмотрела прямо в глаза этому знакомому, но чужому человеку. Вдруг на душе стало так спокойно, хорошо, и она ясно поняла, что этот суровый с виду мужчина никогда ее не обидит.
– Николай, мне нужно время, чтобы привыкнуть снова к мирской жизни, надеюсь, ты понимаешь, – сказала Паша, пряча глаза.
– Пашенька, конечно, я понимаю, милая. Еще как понимаю. Поэтому торопить не буду, пока сама не решишь, что готова стать женой, – с готовностью откликнулся Николай, – я бороду сбрею, вот тебе крест! – засмеялся он.
– Если сможешь ждать, я согласна жить в твоем доме, и твой мальчик будет жить в добре, любви и заботе. Но не гостьей войду в твой дом, а женой. Повенчаемся сразу, батюшка сказал, где его найти в случае крайней надобности. А там, как Бог даст. Иначе – никак.
– Голубушка ты моя! Спасибо тебе! Сколько нужно, столько и буду ждать, я покладистый. Как скажешь, так и будет. Ты не пожалеешь, Паша.
На следующее утро Паша едва узнала вчерашнего бородача. Без густой бороды Николай выглядел совсем не старым, и глаза стали будто еще светлее и лучистее. Открылось приятное лицо с волевыми чертами: прямым носом, твердым подбородком, четко очерченными, слегка пухлыми губами.
Так Николай и Паша зашагали по жизни вместе, в одном направлении и жили душа в душу. Вырастили и Степана, сына Николая, и родили еще троих общих детей: Вячеслава, Магдалину и Эмилию. Имена дали необычные, даже диковинные, не встречающиеся ни в этой округе, ни в какой другой за сто верст, – так велел чудом уцелевший священник, живущий в жуткой глуши. Тот самый, который венчал их. То не удавалось Паше выносить ребенка, то ребенок умирал сразу после рождения. Они похоронили четверых младенцев, очень печалились, но детки, которых назвали так витиевато по совету батюшки, чудом выжили и выросли. Мама Киры потом смеясь говорила, что у нее, как у щенка, много кличек. По паспорту ее звали Магдалина, имени этого не было в святцах, поэтому крещена была как Ангелина, и это было ее любимое имя, а в жизни, для сослуживцев, приятельниц – просто Аля.
Зимой бабушка Паша стала вести себя странно. Кира по-прежнему ходила с ней в церковь, как раньше, но бабушка вдруг стала жаловаться подружкам, что она очень голодная, что не ела уже несколько дней. Кира недоумевала, как же так? Она-то знала, что это неправда, они же с бабушкой едят за одним столом! Каждый день, по несколько раз в день! Непонятно. Новости о голодной бабушкиной жизни дошли до мамы Киры. Сердобольная соседка спросила Ангелину, не стыдно ли ей не кормить свою мать, добавив, что старушка, ходит по соседям и просит еду. Гром среди ясного неба. Ангелина беззвучно плакала, спрашивая бабушку, почему же она так поступает, на что бабушка не могла ничего объяснить, только смотрела в ответ жалостным, непонимающим взглядом и пожимала острыми, худенькими плечами.
Врач сказал, что это атеросклероз, возраст, и ничего тут не поделать, глубокая старость, необратимые изменения. Любимая бабушка умерла 31 декабря утром, под Новый год. Елка, купленная на праздник, была разрублена на отдельные лапки. Ими была выстлана широкая скамья, на которой стоял гроб с бабушкой. Это была и бабушка, и уже – нет. Она, и так худенькая, как будто высохла за ночь, и деревянная домовина, казалось, ей сильно велика. Сначала Кира надеялась, что бабушка вот-вот проснется, и все будет как прежде. Но мама сказала, что бабушки больше не будет с ними, что она умерла. Как могла она ее бросить? Какое мерзкое слово – «умерла».
– Почему она умерла? – спросила Кира.
– Потому что старенькая, – обняв ее за плечи, говорила мама.
– Мы все, что ли, умрем? – не могла взять в толк Кира.
– Да, но это случится еще очень нескоро, у нас впереди длинная, счастливая жизнь. Не надо думать об этом. А бабушка станет смотреть на тебя с неба, она тебя не оставит, будет всегда заботиться о тебе и помогать.
Вечером Кира думала о том, что сказала мама. «И меня не будет. То есть все вокруг останется, другие люди будут жить, гулять, есть, веселиться, а меня не будет? Как это? И я вообще ничего не смогу видеть: ни солнышка, ни деревьев, ни цветов, ни неба? И ничего не буду чувствовать? Как это?» Кира вдохнула глубоко и задержала дыхание. Не хватает воздуха, паника. Она выдохнула и задышала часто. Леденящий, тягучий ужас противно разлился от горла к пищеводу, заполнил желудок и перетек в ноги. Как страшно… Бабушка теперь ничего не чувствует, и ее закопают в мерзлую январскую землю.
В похоронном автобусе Ангелина смотрела на свою усопшую мать, мысленно разговаривая с ней в последний раз, как вдруг увидела крупные капли, падающие в тишине на саван в ногах. Женщина посмотрела на потолок автобуса, – все в порядке, откуда? Зимой? Кира во все глаза, не отрываясь, вглядывалась в бабушку, согнувшись над ней. Потоки быстрых слез текли по щекам, тяжело падали вниз, саван над бабушкой промокал прощанием любимой внучки. Это была первая страшная Кирина потеря, первая смерть, с которой ей пришлось столкнуться. Жутко, непонятно, горько, больно.