Страница 4 из 15
– Вы, дети, должны принять его в свои игры. Ну пусть он побегает с вами, – говорила успокоившаяся через несколько дней сотрудница республиканской библиотеки.
Если детвора наотрез отказывалась общаться с нюней, Зойка частенько прибегала к такой уловке: заманивала детей к себе на чай. Покупала печенье, конфеты и зазывала их к себе. В дом идти боялись, но сладкого урвать хотелось. Далеко не во всех домах и далеко не каждый день раздавали конфеты. Так они угощались около забора со стороны улицы или, в лучшем для Зои случае, в их дворе. Подходили с опаской, как испуганные щенки, которых хотят забрать у матери, брали конфету-другую и быстренько отходили в сторону. Ссора считалась исчерпанной, маманя выторговывала место для сыночка, и Петечка был снова вхож в их игры. Какое-то время все шло более-менее ничего. До следующего происшествия.
Весь ужас Зойкиного безрассудства, само собой, испытала на себе и Кира. Однажды, когда все разбегались от подкинутого вверх мяча, неповоротливый Петька запнулся о чью-то ногу, а может быть, о корень дерева и плашмя растянулся в пыли, содрав кожу на коленке. Ничего нового не случилось, вой, крик, Зойка – все как всегда. Этот болван, ничего не разобрав, выпалил имя Киры, разглядывающей рану на его колене. Красное орущее, брызжущее возмущением и слюной лицо уже нависло над девочкой: Кира видела, как в замедленной съемке кино, – этот отдельно живущий огромный рот с расползающимися в гримасе в разные стороны толстыми губами, пломбами в пожелтевших зубах, того и гляди готовый проглотить ее всю целиком. Когда Кира, наконец, очнулась и смогла пошевелить пальцами ног, оторвать их от земли и рвануть прочь, Зойка ринулась за ней. Улица была разделена переулками. Кира выбежала по переулку на параллельную улицу и что было сил припустила. Она, слыша близкие шаги за собой, частое, хрипловатое дыхание где-то возле правого уха, хотела обернуться, чтобы оценить ситуацию, но боковым зрением увидела огромную протянутую руку, норовящую сию минуту схватить ее за шиворот.
– Сто-о-ой, я кому говорю! Сто-о-ой, дрянная девчонка!
Сердчишко билось так, что готово было выпрыгнуть через горло и поскакать впереди нее по асфальту, как мяч. Кира снова свернула в переулок, ведущий обратно к ее улице. Силы совершенно заканчивались, она подумала: «Только бы добежать до дома, там мама». Зойка, видимо, тоже подустала от такого марш-броска, отстала. Кира поравнялась со своим палисадником, нырнула в калитку, хорошо, что дверь в дом была приоткрыта, мама варила варенье. Мама… мама…
Возникнув резко, неожиданно для мамы на пороге, на вопрос, что случилось Кира не смогла вымолвить ни слова, глаза были наполнены жутким ужасом и страхом, она смогла только показать рукой на входную дверь и юркнула под стол. В мгновение ока на пороге возникла запыхавшаяся Зойка. Уставилась, свистя горлом, пытаясь отдышаться, на маму. Хрипы из не привыкших к таким забегам легких чередовались с быстрым морганием белесых глаз за толстыми, плюсовыми стеклами очков, съехавших набок. Ангелина смотрела в упор, прямо в глаза бегуньи на короткие и длинные дистанции, и, надо полагать, мамин взгляд сказал ей многое, она смогла выдавить только:
– Ваша Кира моего Петечку…
– Иди, Зоя, – твердо сказала мама, – я разберусь. И больше сюда не приходи, и попробуй только тронуть мою дочь хоть пальцем, будешь дело иметь со мной, а не с беззащитным ребенком.
Кира вылезла из укрытия, ткнулась маме в ноги, обняла их и расплакалась, а плакала она не часто. Мама увела ее на диван, сели. Кира рассказала все как на духу, мама посадила ее на колени, обняла, поцеловала в соленую щеку и сказала, чтобы она не боялась.
– Тетя Зоя больше не придет и не будет за тобой гоняться.
Мама разговаривала с ней еще долго, пока Кира не успокоилась совсем. Все, страх прошел, мама рядом, и бабушка Паша дома. Кира пошла к бабушке, примостилась возле нее, пригрелась и уснула. И, действительно, бешеные забеги – преследования детей Зойкой – на этом прекратились навсегда, все, что осталось из ее запугивающего арсенала, – это орать, орошая близстоящих слюной, и грозить кулаком.
Любимая бабушка Паша была уже старенькой, ей исполнилось 85 лет. Она была очень набожной, воцерковленной, и, сколько Кира помнила себя к своему невеликому возрасту, бабушка всегда брала ее в церковь по выходным, а иногда и по будням на утреннюю или вечернюю службу. Они добирались до церкви на автобусе, что само по себе уже становилось приятным приключением. Каждый раз было волнительно и любопытно оказаться за пределами их деревянного района, усыпанного низкими домами, вросшими в землю, словно грибы, с крышами из серого, волнистого шифера или коричневых квадратов жести. Прислонившись лбом к прохладному стеклу автобуса, Кира с интересом разглядывала плывущие мимо кирпичные красные и белые многоэтажки, выстроившиеся ровными рядами вдоль проспекта, как солдаты по стойке «смирно». Наблюдала за людьми на тротуарах и остановках, снующими в разные стороны или ожидающими транспорт, нетерпеливо вытягивающими шеи, будто это могло ускорить приближение автобуса с нужным на лбу номером.
И в церкви Кире все нравилось. Торжественный, завораживающий вид: снаружи белая, огромная, с толстенными стенами, с блестящими куполами-луковками, внушающая благоговение. Приблизившись к ней вплотную, Кира ощущала себя такой крохотной, когда поднимала глаза вверх, – теперь не было видно куполов, только высоченная стена с нанизанным на нее небом. Образа, как говорила бабушка, внутри на стенах в золоченых, резных рамах, таинственные лики в полумраке притягивали. Их очи пристально, неотрывно смотрят прямо в твои глаза, как будто вопрошают: «Хорошо ли ты себя ведешь?» – и от взглядов этих невозможно оторваться, увернуться, даже если ты уходишь от них в сторону. Большие, яркие глаза со всех сторон все равно внимательно наблюдают за тобой. И хоть Кира не понимала всего смысла изображенного, она точно знала, что эти величественные иконы святых очень важные, недаром люди становятся перед ними на колени, молятся, просят, кто что. Бабушка, конечно, объяснила, что красивый длинноволосый человек на образах – это Боженька. Кира внимательно, завороженно смотрела на иконы своими огромными черными глазищами, как будто вбирая в себя все это великолепие. Все скачущие мысли, вопросы, громоздившиеся в ее голове и требующие немедленных ответов, улетучивались мгновенно, радостное спокойствие и трепет заполняли ее всю. Не хотелось дурачиться, разговаривать, а только смотреть и слушать батюшку, псалмы церковного хора, в котором пела и бабушка. Нравилось, когда шел священник с кадилом, расплескивая сизый дым на склонившихся людей. Нравился насыщенный горько-сладкий, теплый запах ладана.
В их доме тоже были иконы, в правом углу и на стене, и лампадка перед ними, которую зажигала бабушка, молясь не по одному разу в день.
Апофеозом похода в церковь были гостинцы бабушкиных подружек-старушек, улыбающихся морщинистыми, добрыми лицами. Они совали конфеты в Кирины руки со всех сторон. Она приходила домой довольная, с полными оттопыренными карманами карамелек, ирисок, помадок и – реже – шоколадных конфет. Кира не могла удержаться от соблазна съесть конфету-другую на обратном пути, но остальные делила дома поровну, на всех, по-честному.
– Во что у меня есть! – она с гордостью выкладывала кучу сладостей на стол.
В жизни Параскевы Андреевны, Паши, как ее звали подруги и соседи, религия занимала центральное место. Она долгое время жила в монастыре. Молодой девушкой вышла замуж за Андрея – тезку ее отца, который с бригадой других мужиков сплавлял лес по реке. В один промозглый осенний день он поскользнулся на оголенном бревне и сорвался в реку. Десятки бревен пришли в хаотичное движение, одно выскочило из-под его ноги, противоположный конец взмыл ввысь и тут же с силой рухнул вниз прямо на Андрея. Бревно пришибло его сверху. Андрей погиб. Паша осталась одна, горевала очень. Долго ходила в церковь, говорила с батюшкой и по велению души в конце концов ушла жить послушницей в монастырь. Четыре года провела она в обители, не общаясь с внешним миром. Единственными чужими людьми, которых она видела в стенах монастыря, были вдовец Николай и его сын-подросток. На тощей лошади они привозили в отгороженный мир муку, смолотую на своей небольшой мельнице.