Страница 11 из 15
Как так вышло, что кто-то, пусть даже ее собственный муж, начал поднимать на нее руку. «А Алексей смог бы так обходиться со мной?» – часто задавала она себе вопрос и никогда не могла даже вообразить его дерущимся, орущим на нее. Как же она позволила Ивану так с собой обращаться?
Ангелина приехала в город из деревни и по натуре своей была довольно бойкая, общительная, заводила в школе, лидер, можно сказать. Училась хорошо, по окончании десятого класса поступила в педагогический техникум в райцентре, проучилась осенние месяцы, половину зимы. До райцентра было километров десять хлябей, приходилось добираться пешком. Подводы, тракторы, на которых можно было бы подъехать, проезжали крайне редко. Жили, как и все в деревнях, бедно, тяжко. Единственные захудалые, коротенькие сапожки изношены до сухих, глубоких трещин по бокам, на пятках, а на подошве местами до дыр. Отец латал их как мог, но ветхая плохонькая кожа снова расползалась то там, то тут. Пока стояла осень, штопаная-перештопанная обувь хоть как-то выручала. С наступлением холодов даже шерстяные онучи не спасали от мороза при ходьбе на такие расстояния. Пальцы ног не раз были обморожены. Учеба закончилась, едва начавшись. Жили в основном натуральным хозяйством, но и того едва хватало только на очень скромное, без излишеств, питание. На продажу ничего не оставалось, в колхозах платили крохи, чаще расплачивались зерном, картошкой. Новую одежду, обувь покупать было просто не на что.
Выход из удручающего положения для молодежи представлялся один – выбираться из холодной, голодной действительности деревенской трясины. Надо ехать в город.
Первым подался из дома Вячеслав, поступил в военное училище и остался в Москве на полном государственном обеспечении. Потом отправилась в город Ангелина. Пошла работать на завод, других вариантов не нашлось. Получила место в общежитии. На выходные, особенно в первое время, пока не попривыкла к новой, городской жизни, ездила в деревню. До райцентра на автобусе, а до деревни – как придется: если повезет, на попутках, нет – значит, пешком. В деревне ее уже с нетерпением поджидали подруга Ритка и Алексей, до смерти влюбленный в Ангелину. Бегали на танцы в клуб, плясали, веселились. Отсутствие новой одежды или обуви не было причиной для плохого настроения.
В городе, когда она скучала по дому, вспоминался случай, который неизменно вызывал улыбку. Ангелина сидела в Риткиной комнате, истомившись от длительного ожидания подруги, принаряжавшейся перед зеркалом. Собирались пойти в соседнюю деревню на танцы. Ангелина теперь уже справила себе в городе новое платье и туфли – она же получала зарплату. Сидела практически не шевелясь, чтобы не помять подол обновки.
– Аль, смотри, чего батя поставил, – заговорщицки прошептала Ритка, указывая на пузатую бутыль за печкой. – Давай попробуем понемножечку?
Ритка наклонила бутыль, налила ковш мутной, очень непривлекательной на вид жидкости, разлила по кружкам. Выпили, хихикая, никакого эффекта, выпили еще немного – ничего. Подружка-веселушка снова наклонила огромную емкость, наполнила ковшик, сунула наполненную кружку в руку Ангелины, приговаривая и похихикивая:
– Пей, Аль, пей, сладка-а-яя-я!
Выпили.
– А если твой отец заметит, что из бутыли убыло? – спросила Ангелина.
– Не заметит, – ответила Рита. – Сейчас долью водички.
Никогда до этого подружки не пили ничего крепче кваса. Ох, у всех бывает первый раз.
До деревни-то они дошли бодро, беззаботно, а вот обратная дорога оказалась не такой приятной. Подруги не знали тогда, что бражка подействует позже, возьмет свое. Алексей практически тащил обеих подруг на себе. Те, покатываясь со смеху, по очереди запинались, едва не падали, снова запинались. Длительный и утомительный марш-бросок по оврагам помог немного протрезветь. К счастью, родители рано ложились спать. Ангелине пришлось собрать всю волю в кулак, сосредоточиться и почти прямо и тихо пройти по дому, раздеться и улечься в постель незамеченной. Думала, что незамеченной.
«Пей, Аль, пей, сладка-аяя-я», – станет конспирационной фразой троицы, всякий раз вызывающей приступы бурного хохота.
Алексея призвали в армию. Он взял слово с Ангелины писать часто-часто, ждать его и готовиться к замужеству. Он любил ее до самозабвения. Его первая любовь была такой нежной, безудержной, всепоглощающей, настоянной на ревности, слезах, радости и ощущении вселенского счастья. Ангелина не сдержала слово.
Городские танцплощадки, на которых заводская молодежь проводила свой досуг, были побольше, музыка разнообразнее и приятнее: и гитара, и пианино. Не то что в деревне, под одну гармонь плясать весь вечер. В том центральном, городском, кудрявом нежной, липкой еще листвой парке, Ангелина встретила своего будущего мужа. Красивый, современно одетый, модно причесанный, старше ее на четыре года. Такой взрослый, другой, городской. Ухаживать умел, уже имел опыт – был женат, разведен. Вскружить голову молоденькой, симпатичной деревенской девчонке не составило большого труда. Жизнь перевернулась, начались встречи, поцелуи, любовь. Алексей стал получать письма от любимой все реже и реже, а затем они и вовсе перестали приходить.
Вернувшись из армии, вытягивая клещами ответы из Риты, он наконец получил информацию о той, которую любил, о которой грезил, о которой думал, проснувшись и засыпая. Поехал в город, ждал ее возле проходной не один день и когда, в конце концов, разглядел в окружении подруг, подошел. Ангелина не удивилась, увидев его. Она ожидала чего-то такого. Они прошли несколько метров до соседней улицы, углубились во дворы. Ей совсем не хотелось, чтобы Иван узнал о ее встрече со своим бывшим парнем, не хватало ей еще дополнительных разборок дома. Алексей, используя все свое красноречие, весь жар влюбленной души уговаривал ее уйти от мужа, обещал усыновить сына.
– Алька, моя милая, любимая, никогда не услышишь от меня ни слова о твоем замужестве, ни одного упрека, о том, что ребенок не мой. Мне все равно. Для меня ты никогда не была замужем, сын мой, и точка. Я же люблю тебя!
– Лешка, спасибо тебе и прости, если сможешь. Да, у меня ребенок и муж – его отец. Он нужен сыну. Ничего нельзя вернуть, изменить. Ты будешь счастлив, я точно знаю. И, пожалуйста, не мучай ни меня, ни себя. Не приходи и не ищи меня больше.
Ангелина сжала с силой его руку выше кисти, резко отпустила и зашагала прочь.
Через год Ангелина родила Наташу, через четыре – Володю, аборты делать не хотела, хоть и поколачивал муж, и горькую пил. «Не так посмотрела на того, не правильно ответила тому, почему улыбалась этому» и так далее – «причин» для ссор находилось множество. Или Ангелина смирилась с данностью, или просто не знала, что ей делать, как жить одной с тремя детьми, если бы решилась уйти от него.
И вот Сибирь. Казалось, что теперь-то все может измениться. Будут жить только своей семьей, заработают немного денег, а может быть, и останутся там навсегда. Государство завлекало в Сибирь еще и кредитами на постройку домов с частичным погашением расходов за его счет, давали единовременные пособия – совсем не плохо для начала. Теплились надежды на обновление, на то, что Иван почувствует себя наконец главой семейства в своем доме и примет на себя ответственность за детей, за жену и изменится.
И да, жизнь перевернулась круто и навсегда. Судьба распорядилась по-своему. Они прожили в сибирском совхозе семь с небольшим месяцев. К концу октября отец почувствовал себя очень плохо. В районной больнице не смогли поставить диагноз, отправили в Карасук, и там ничего определенного не сказали, просто прописали пилюли от болей в желудке. Прошло еще какое-то время, таблетки не помогали, боли усиливались. Его родители ходили к доктору, чьему-то приятелю в своем городе, договорились о госпитализации. Решено, он едет домой на обследование. Когда стало ясно, что с ним, родители послали телеграмму Ангелине – состояние тяжелое, выезжайте срочно. Она спешно собрала детей, и они отправились на поезде домой. Больше ни он, ни Ангелина не вернулись в Сибирь. Иван умер в начале декабря от рака желудка, слишком поздно обратился к врачам, слишком поздно диагностировали, помочь ему уже не смогли. В первом ряду родственников у гроба, понурив головы, стояли мал мала меньше дети: Толя и Наташа девяти и восьми лет, трехлетний Володя, переминающийся с ноги на ногу на табурете, сколоченном дедом, чтобы видеть происходящее. Он не понимал еще, что же такое происходит, почему папка лежит в этом деревянном ящике и ничего не говорит, и все плачут. Он держался за доску гроба, обитую материй, одной рукой и с любопытством, засунув указательный палец другой руки в рот, рассматривал такого спокойного отца – не скандалившего, не требовавшего ничего. Ангелина тоже опиралась одной рукой о гроб, вторая инстинктивно, словно защищая от сильно гнетущей атмосферы, лежала на животе, где уже билась новая жизнь. Кирина жизнь. Дети жались друг к другу и к маме, старшие были тоже еще маленькими, но отдавали себе отчет, что случилось страшное, непоправимое: отца больше не будет в их жизни.