Западный рубеж

— Так это уж как получится, — пожал я плечами. — Собирался их выпустить, как только с взрывчаткой разберусь. Ладно, пусть недельку посидят.

— А две нельзя? — с надеждой спросил Черкасов. — Я прикидывал, мы к середине июня должны весь уголь выбрать.

Эх, гулять так гулять!

— Убедили. Пусть будет две.

К народу мы вернулись если не друзьями, то хотя бы добрыми приятелями. А там уже назревала дискуссия — кто виноват в случившемся, и что теперь делать? Мои оперативники «наезжали» на грузчиков, а те отбрехивались — мол, чуть что, так сразу грузчики виноваты, а у них и так работы теперь почти нет, жить не на что.

— Успокойтесь, товарищи, — призвал я народ к порядку. Посмотрев на обиженных работяг, перевел взгляд на Черкасова: — Работа у вас теперь будет. Придется, каждый кусок кардифа перебирать.

— Так это я уже понял, — хмыкнул Черкасов. — Только, где мне людей взять? Ваш коллега из особого отдела десять человек арестовал. У меня только две женские бригады остались.

— С людьми, думаю, вопрос решим, — ответил я осторожно, чтобы не обнадеживать уполномоченного раньше времени. — А уголь перебирать можно женщин поставить. Так даже лучше. Они аккуратнее.

Про себя подумал, что посоветую Мошинскому сегодня же отпустить задержанных грузчиков. Нечего их за казенный счет кормить, пусть работают.

— А с диверсантами-то что делать, товарищ Аксенов? — подал голос начальник порта. — Ведь кто-то в уголь взрывчатку подбрасывает?

— С диверсантами, товарищ Вавилов, мы сделать ничего не сможем, — улыбнулся я. — Это не наши диверсанты, не архангельские. Уголек-то откуда везли?

— Вы хотите сказать, что англичане нам «подарок» оставили? — усмехнулся Вавилов.

— Англичане, — кивнул я. — Только они не нам этот «подарок» оставили, а своим же.

— Поясните, товарищ Аксенов, — попросил Черкасов. — Что-то вы слишком мудрено говорите.

Странно, неужели никто ничего не понял? Или просто не знают? Придется на несколько минут побыть политкомиссаром.

— Товарищи, в Британии существует коммунистическая партия, и там тоже ведется борьба с мировым капитализмом, — принялся объяснять я. — В январе девятнадцатого докеры бастовали, электрики, строители. В Глазго почти месяц в домах света не было, потому что электрики призывали прекратить войну с Россией. В Лондоне целая рабочая конференция прошла — «Руки прочь от Советской России!» Английские рабочие требовали вывести войска из Архангельска, отказывались грузы на корабли загружать. Специально станки ломали, чтобы оружие не делать. А кардиф английский для чего предназначался? Для бронепоездов, для отопления казарм, для белогвардейских пароходов. Стало быть, кто-то и решил подсобить — замаскировал взрывчатку и в угольщик подбросил. Авось, котел где-то в пути и взорвется. Но угольщики с конвоем шли, корабль утонет, люди спасутся. А он, вишь, почти в порту утонул.

После моей речи присутствующие недоуменно крутили головами. Но иных объяснений нет. Можно допустить, что тол добавили к углю на складе или английские водолазы спускались на глубину десять метров и запихивали взрывчатку, но отчего тогда взорвался котел у угольщика?

— Перестарались английские товарищи, с запасом взрывчатки накидали, — хмыкнул Черкасов. Вздохнул, покачал головой: — Ладно, чего уж теперь. Придется уголь вручную перебирать. Но вы уж, товарищ Аксенов, попросите особый отдел, чтобы ребят отпустили. Грузчики они добросовестные, а вины на них нет.

Я кивнул, а сам еще разок присмотрелся к грузчику.

— Товарищ, можно вас на минутку, — подозвал я парня.

— Весь во внимании, товарищ Аксенов, — склонил голову набок оборванец.

— А как вас зовут? И кем вы раньше работали? — выделил я слово «раньше».

— Степан Кирьянов, — отвечал тот. Пристально посмотрев на меня, спросил: — А вы меня не помните?

А ведь и точно, где-то я видел этого парня. Да! Кирьянова я видел в типографии.

— Степан, так вы же наборщик. И что вы здесь делаете?

— Так меня в белую армию призвали в январе. Я даже и послужить не успел — в плен попал. В плен сдался, фильтрацию за две недели прошел, а типография закрыта. А жить как-то надо…

Наборщик. Хм. А нужен ли мне наборщик? Но тогда нужна типография или печатный станок. Надо подумать.

— Степан, вы мне свой адрес оставите?

— Адрес простой — Соломбала, улица Валявкина, бывший Соловецкий проспект, дом четыре. После десяти вечера и до пяти утра я всегда дома.

Пока я отыскивал взрывчатку, Кузьменко вместе с «группой поддержки» искал на «Таймыре» малейшие следы шпионажа. Увы и ах. В каюте радиста, которую тот делил с механиком, ничего интересного не нашлось. Ни клочка бумажки с цифрами, ни шифрокниг. И, вообще, кроме книги товарища Троцкого «Наша революция» иной бумажной продукции не имелось. На всякий случай ее изъяли, равно как и «Вахтенный журнал судовой радиостанции».

Журнал, кстати, велся аккуратно, отмечены все сеансы радиосвязи, радиочастоты, на которых велись переговоры, подтверждены подписями либо самого капитана, либо вахтенного начальника. На первый взгляд — все легально и благопристойно. Но мы-то знаем, что кроме официальных радист может проводить и неофициальные сеансы, и никто его не проконтролирует. Эпоха не та. Коль скоро Новак не пожелал общаться с простым чекистом, придется беседовать со мной. Я человек не гордый, пообщаюсь.

Но и у меня, привыкшего, что могу разговорить любого, что-то пошло не так.

Павел Новак сидел, посматривая на меня довольно высокомерно, пуская дым в потолок. Обычно я не разрешаю курить в кабинете, но сделал исключение. Пусть себе курит.

— Итак, вы не желаете ничего говорить? — улыбнулся я.

— О чём именно? — пожал плечами радист.

— О ваших радиопередачах в Петроград, — сказал я, а потом решил уточнить: — Меня интересуют сеансы связи, не согласованные с капитаном.

Если бы сейчас Новак просто сказал — мол, знать ничего не знаю, ведать не ведаю, все радиограммы согласованы с капитаном судна, вон — в журнале все соответствующие записи, все заверены, то мне и крыть нечем. Ладно бы имелись данные радиоперехвата о несанкционированных сеансах связи, не вписанных в журнал, так и того нет. Агентура, имевшаяся на «Таймыре» (прости меня, друг Серафим), тоже ничего интересного не поведала. Ну да, сидит Новак целыми днями в наушниках, радиоволны ловит, сам чего-то отстукивает, так это его работа. И слова худого против парня никто не скажет. Член подпольной организации, в РКП (б) с прошлого года состоит.

И вообще, против радиста у меня нет абсолютно ничего кроме того факта, что он когда-то захаживал в библиотеку и общался с господином Зуевым. Ну, захаживал, общался. Ну и что? Будь у меня хотя бы одна реальная зацепка, я бы отправил телеграмму Артуру Артузову, чтобы тот начал искать заказчика. Новак-то, по большому счету, не интересен. Интересен тот, на кого он работал. А вот мои домыслы, не подкрепленные реальными фактами, Артуру не слишком нужны. Если бы радист повел себя правильно, я бы его просто отпустил, да еще бы и извинился. Но Павел Новак, отказавшись пообщаться с Кузьменко, уже совершил ошибку, а теперь делает вторую.

— Радиосообщения с ледокола — это не ваше дело.

— Вот как? — изобразил я некое удивление. — А чье? Почему капитан был не в курсе вашей самодеятельности?

— Потому что это не касается деятельности ледокола.

— Не припомню, чтобы «Таймыр» получил право экстерриториальности. А кого это касается, Польши?

При упоминании Польши, Новак начал злиться.

— Причем здесь Польша? Чуть что — ты, мол, поляк, а мы с Польшей воюем. Я, между прочем, с детства живу в Архангельске и Польшу не видел. Я революционный матрос, и меня сам товарищ Троцкий знает! Знаешь, что он с тобой сделает, если ты меня не отпустишь?

О… так мне начинают угрожать, да еще Троцким. Любопытно. Эх, гражданин Новак, гражданин Новак, ты же сам себе роешь яму.

— Во-первых, гражданин Новак, мы с вами коров не пасли, так что извольте обращаться на «вы». Во-вторых, кто сказал, что товарищ Троцкий узнает о вас?