Страница 108 из 110
Часть вторая. Глава седьмая
Глава седьмая.
Покачивающаяся в седле сильга улыбалась. А мы улыбались ей в ответ с тем же радостным неверующим облегчением. Двое из трех еще не очнулись, но явно начали приходить в себя. Медленно и осторожно они возвращались к жизни, уже что-то бормоча, с кем-то споря и порой шевеля руками. Третий пока лежал тихо, но стал дышать явственно глубже и спокойней. А вместе с пробуждающимися внуками к жизни вернулся и старый Часир — из его запавших глаз исчезла больная муть безнадежности и страха. Вернув себе неутомимость, он то и дело спешивался, хватал лошадей за поводья и вел по особо опасным местам, где потрескавшийся камень разошелся под напором жесткой желтой и колючей травы. Яки хватали эти стебли на ходу, доказывая, что куда менее привередливы к предложенному угощению…
Я двигался вперед. Но мыслями все еще был там — у входа в древнюю братскую гробницу.
После короткого сна, что немного восстановил наши силы и опять вернул в животы бурчащий голод, мы, давая еще немного времени больным, занялись осмотром бурого пика. И первое, что нам сообщил Часир — входную резную плиту осквернили. Он показал нам неглубокие борозды и пару сколов на краях, после чего шаркнул сапогом под плитой, сгреб пальцами немного мертвой почвы, принюхался и протянул мне. Пригнувшись, я вдохнул запах и поморщился. Моча… Уже исчезающий запах мочи. Кто бы не явился сюда, он мимоходом нанес несколько сильных ударов по резной плите, а затем справил на нее нужду…
Удивительно…
Да, мерзко, кощунственно, но сильней всего я чувствовал удивление.
Опять осквернение могил. А ведь это великий грех. И за него грядет не менее великое наказание после смерти. Подобное деяние придется искупать собственными мучениями в огненной тьме Раффадулла.
Нам это внушают сызмальства. И с самого детства я был приучен к частому посещению кладбищ, где прибранные могилы предков высились цветочными холмиками, для меня казавшимися величественными горами. Увитые вдовьим виноградом тяжелые каменные плиты высились у изголовий, давая каждому желающему прочесть имена и время жизни… Я часами бродил по широким светлым дорожкам, вчитываясь в имена и задаваясь слишком ранними для мальчишки вопросами о жизни и смерти. Почему вон тот прожил сто два года, а лежащий рядом его праправнук не осилил и двенадцати? Почему кому-то был отмерен полный срок, а кто-то не успел сделать и глотка из протянутой к устам чаши, что полна благоуханными годами счастливой жизни? Кладбище учит задумчивой смиренности и навеки вплетает в мысли струнку фатализма…
Старые кладбища чем-то схожи с высокими заснеженными горами — и там и там особо сильно начинаешь ценить каждый час и день отведенной тебе жизни… За это мы и уважаем такие места… места, что заставляют задуматься. А глубокое уважение невозможно без почитания…
Осквернить могилы?
А тут сразу две гробницы одна за другой…
Но мое удивление выросло в стократ, когда брезгливо отряхнувший ладони и зачерпнувший чистого песка чуть поодаль Часир вдруг глухо обронил:
— Он горец.
У меня вырвался нелепый вопрос:
— Как?
Правильно поняв мое изумление, старик кивнул и подтвердил:
— Он горец.
— Откуда такая уверенность, добрый Часир? — спросила внимательно слушающая сильга и снова я удивился тому насколько быстро она перенимает чужие обычаи в речи и поведении. Она даже стояла так, как недавно стояла во дворе вторая жена Часира.
— Тут — темный палец старика бережно коснулся изуродованного ударом места на плите и скользнул ниже — Тут… и тут. Он ударил здесь.
— Да…
— Это пожелания — пояснил горец, проводя ладонями по впавшим щекам — Напутственные пожелания ко всем здесь погребенным. Добрые пожелания, госпожа Анутта. Тут желают забыть о испытанных мучениях, а вот тут получить справедливый приговор. Здесь внизу главное пожелание — рано или поздно, но встретиться по ту сторону с уже умершими или еще живущими родичами.
— А в середине? — я взглянул на густую вязь в центре плиты.
— Обещание — мрачно изрек Часир и его глаза потемнели — Обещание от живущих к мертвым. Все роды поклялись, что никогда не забудут причиненных нам боли и оскорблений. Сколько бы не прошло столетий — однажды мы отомстим!
— Южным варварам? — удивленно моргнула сильга — Ведь минуло столько…
— Не надо — попросил я Анутту, сразу поняв, о ком именно говорил старик и кому поклялись отомстить горцы.
— Но…
— Не надо — просяще улыбнулся я и вздохнувшая сильга кивнула.
Повернувшись к горцу, я уточнил:
— Он понимает старые горские письмена? Тот, кто осквернил…
— Или знает где и что начертано — кивнул Часир — Да. Но то, что он горец, я понял давно. По тем редким следам, что встречались нам. Он выбирал тропу так, как это делал бы горец. Он ступал среди камней и ледяных наплывов так, как это делал бы горец. А на том длинном крутом спуске он, спешившись, взявшись за поводья, спустился так, как не сумел бы я… Так преодолевают спуски самые лихие и сильные горцы, что не боятся бежать впереди несущейся вниз испуганной лошади и готовые в случае чего придержать ее бег собственным телом, зная, что в любой миг могут оказаться под копытами… Я когда-то мог также… но те годы давно миновали.
— Опытный среди гор, сильный и много знающий горец — медленно произнес я.
— Так я вижу и читаю оставленные следы…
— Но он явился сюда с лошадью подкованной долинными подковами — напомнил я.
— Да…
— И с ребенком…
— Да… — повторил старый горец.
— И с ним как-то связана та страшная белая рысь с янтарными насмешливыми глазами…
— Верно…
— Что ж… — пробормотал я, отходя от мрачной гробницы — Тут есть над чем подумать…