Замена

Я держала руку на кнопке вызова.

Чтобы позвонить по номеру из СМС? Чтобы быстро принять вызов?

Я не знала.

<Ты просидишь до рассвета. Сегодня был твой день, твой выбор. Твой страх. Твоя ложь. Ты можешь обманывать других, можешь — себя. Ты все можешь, просто не всегда это так очевидно. Ты едва понимаешь, куда шагнула, но почти наверняка твое сердце ускорилось: не от боли — от чего-то более сильного. На стекле влага сменится инеем, иней — утренней серостью, а потом, если не врет прогноз, на него ляжет кровавый блик. Главное, пойми, что это взошло солнце.

Всего лишь солнце.

17 окт. doc.

Сотру это, уже когда проснусь, окей? >

13: Начало игры

С гор спускалась зима. Она приходила из-за облаков, ее день ото дня становилось все больше: в ущельях, в промороженных облаках, и в запоздалых рассветах. Она копила силы, чтобы ударить всем весом — пока всего лишь копила. Истекал мерным звоном Шпиль, микроволновой барьер, чувствительный к переменам температуры и влажности, перенастраивали дважды в сутки. А ученики прекращали смотреть в окна — и в последнем таилось особенное чудо.

Интересно наблюдать за переодеваниями сверстниц. Противно — когда переодевается мир.

Аска Ленгли вышла из общежития, осмотрелась. Она изучала все и сразу: погоду, не доброшенный до урны окурок, крупные капли, свисающие с лавки. Она смотрела, как блестела брусчатка парковых дорожек — еще не льдом, но уже не водой. На востоке, невидимый за парком, занимался рассвет, и откуда-то из-под крыши в лужу упала капля — метрах в пяти от замершей Ленгли.

Перед учительским жилым корпусом стояла плотная, почти осязаемая тишина.

— Аянами, выходи, — потребовала доктор.

Голос потерялся среди помертвевших под утро окон. Аска понимала две вещи: во-первых, она спит, и это не только ее сон — во-вторых. Был еще третий вывод — о том, чей сон она разделяет, — но умозаключение было слишком очевидным, чтобы считать его выводом. Потому что — утро, потому что — тишина. Потому что — покой.

Разум существа, носящего имя «Каору Нагиса», был бесконечно далек от таких снов.

— Аянами, я жду, — Аска утопила в тишине еще три слова. Прислушалась, покачалась с пятки на носок, с носка — на пятку.

— Если ты пришла просто полюбоваться, то проваливай к черту. Я хочу спокойно доспать.

Тишина. Ленгли подошла к лавке и провела ладонью по дереву: мокро, холодно. Она уселась и запрокинула голову, рассматривая окна общежития. Ей вдруг понравился этот сон. Она давно разучилась пугаться чужого вторжения, отвыкла нервничать — даже умирать во снах отвыкла.

«А еще я больше не получаю удовольствие от сновидений», — удивленно подумала Аска и поняла, что это ее собственная мысль — не подделанная, не наведенная.

— Знаешь, Аянами, я сплю от полутора до двух часов. Дольше не могу. И не хочу.

Утро молчало, и Ленгли едва заметно улыбнулась: она все же добилась ответа. Пусть и такого своеобразного. Улыбнулась — и продолжила:

— Сон — это когда ты уязвим. В Вест-Пойнте этому неплохо учили. И в Дэнсгейте. Так что когда ко мне приперся этот белый скот, я была готова.

Ленгли ждала, что упоминание Каору как-то переменит это утро, сделает все не так — и не дождалась. Мир был спокоен, тих, но остановившийся за парком рассвет предательски выдавал сновидение. Солнце никуда не торопилось, и с каждой секундой утро обретало новый штрих неестественности: слишком замылен туманом учебный корпус, ветви не могут так застыть, а тени не должны плестись беспорядочной вязью.

Аска встала.

— Аянами, я ухожу. И на всякий случай…

Она выхватила оружие и выстрелила. Рявкнуло, и в пламени соткался силуэт человека. Контуры будто бы кто-то наскоро залил тушью, смешав черное, белое и красное. Аянами зачерпнула кровавый дым, сочащийся у нее из груди, и подняла взгляд.

— …Не люблю, когда вламываются без приглашения, — закончила Аска. — До скорого.

Я открыла глаза и поняла, что держу руку на груди. Во сне там появилась дымная рана — болезненная, огромная, смертельная. Глупая.

За окном серело. На стекле среди инея лежал кровавый блик.

«Она меня ранила».

Я стояла под душем и подводила итоги — немногочисленные, к сожалению, но пугающие. Аска Ленгли легко пустила меня в себя. Внутри поначалу была серая душная пустота, выложенные блестящим кафелем стены, длинные коридоры. Я шла, подчиняясь поворотам, лестничным пролетам, врастала в странную архитектуру — в блестящий серый кафель, в бесконечные переходы.

Потом я устала и прошла сквозь стену — в еще один коридор.

Под полом коридор оказался точно таким же, только заканчивался не поворотом, а лестничным пролетом. Этажом выше, этажом ниже — все одно: серый кафель, спертый воздух.

Потом мне стало страшно.

Я открыла глаза — у себя в ванной, под струями обжигающего душа. Перед глазами была обычная бело-зеленая плитка, запотевшая, знакомая и совсем не страшная. Там, во сне, я могла бы уничтожить Аску изнутри, наполнив все коридоры собой, но никогда не смогла бы добраться до глубин ее микрокосма.

«Все просто: она согласилась встретиться, а когда ей надоело — схлопнула свой сон».

Я положила руку на грудь. Казалось, что дыра, проделанная выстрелом Аски, все еще там. Мне было больно, онемевшие ноги плохо слушались, но это все отступало далеко-далеко. Просто как-то получилось, что попытка понять Аску закончилась… Странно.

Вместо ответов я обнаружила чудовище.

— Икари вчера дал, — уважительно сказал Тодзи Судзухара. — Дал так дал.

— Напился и пошел спать, — ответила Мана. Она пожала плечами, обводя учительскую взглядом. Взгляд искал единомышленников. — Тоже мне, герой.

— Умгу, — отозвался Кенске. — Вот если бы он утащил с собой одну кураторшу — тогда да-а. Герой бы был.

Тодзи оглянулся, загоготал и ткнул кулаком в плечо Айду:

— «Одну кураторшу-у-у»! Ловко, ловко!

Кенске кисло улыбнулся и снова затрещал клавишами, не обращая внимания на начавшуюся перебранку. Я ничего не могла с собой поделать: следила за ним. В последние дни Айда Кенске словно бы таял, растворялся в эфире. Все вздрагивали, когда он начинал говорить, о нем сразу забывали, стоило ему замолчать. Наверное, если он не придет на методсовещание, Кацураги не сделает ему выговор.

Дети сталкивались с ним в коридорах — «Опять бухает». «Хоть бы просох до контрольной». «Что это с учителем?»

Сегодня утром около столовой он встретился с Аской Ленгли, и я увидела, как доктор долго смотрит ему вслед. Потом Ленгли перехватила мой взгляд, подмигнула и исчезла.

Я даже не поняла, в какой кабинет она зашла.

Воздух лицея звенел от напряжения, начиналось что-то странное, и я едва ли могла списывать свои ощущения на Каору, страх и опухоль. Я поминутно ждала синей тревоги, каждый урок казался последним. Во время тестов в 2-D я выглянула в окно и не увидела теней в парке — не увидела погожим осенним днем.

«Побочные эффекты новых лекарств» — так звучал правильный ответ, и все равно мне было страшно, потому что до сих пор где-то был Каору, потому что в микрокосме Аски Ленгли прятался Лабиринт. Потому что Айду Кенске что-то стирало из этого мира — и мой бред не имел к этому никакого отношения.

— …Наш новый сотрудник — специалист по преподавательской этике, Нагиса Каору-сан.

Я подняла взгляд. Малый зал методсобраний словно сгустился вокруг него — улыбающегося, благодушного. Он причесал свои пепельные волосы. Он трепал бэйдж, прикрепленный к карману пиджака, кивал собравшимся и улыбался, улыбался.

Улыбался. Настоящий цвет его глаз скрывался за скрипуче-желтыми очками в тонкой оправе.

— Надеюсь, все наши уроки достойны звания открытых, — сказала замдиректора, — и проверка будет приносить уважаемому Нагисе-сану удовольствие.

Коллектив лицея молчал, послышались отдельные хлопки. Я пыталась вспомнить, как попала сюда. Кто-то вошел — кто-то опоздавший, — поймал взгляд Кацураги и сел на крайний стул у дверей.