Бездомный

Вокзалов в Бостоне два, Северная и Южная станции – North и South Station. Я и на той, и на другой побывал, и показалось мне, что для ночлега они малопригодны. На Южной станции в зале ожидания пара хороших дубовых скамеек стоит, однако, полицаи вокруг них крутятся, вроде как высматривают что-то, то ли за местными бездомными смотрят, то ли за чистотой скамеек следят, только подумал я, что ночевать на те скамейки я не пойду. Не знаешь ведь, какие порядки в чужой стране насчет туристов за океаном. А на Северной станции так и вообще скамеек нет, чтобы ноги по-людски вытянуть, а только кресла сидячие, железные, неудобные.

Что же касается наших бостонских соотечественников с тридцатилетним стажем за океаном, телефон которых твоя подруга дала на тот случай, что могут приютить меня на пару дней, то пустая затея с ними вышла. Позвонил я им прямо из аэропорта, и ответ мне был пронзительный, как крик петуха: “Вы, Константин, зачем сюда приехали? Америку покорять? Вот и покоряйте, а нас, скромных беженцев из вашей Империи Зла, не беспокойте”. Хотел я им на это возразить, что за тридцать лет от Империи Зла только монументы вождям-императорам на горстке площадей остались, да не стал бывших узников совести разговорами о других берегах беспокоить. В конце концов, не много человеку надо удобств на ночь, а тем более на заработках за океаном.

И тут мне с ночлегом, и одновременно с питанием неожиданно повезло. В той студенческой гостинице я познакомился со студентом из Греции, который приехал в Америку к своему дяде, епископу в Нью-Йорке, а когда я сказал ему, что русский, то он посоветовал мне поехать в местный православный монастырь, в котором можно, как это у них называется, “жить пилигримом”. Сам он в том монастыре не раз останавливался, когда в Америку приезжал. Правда, за пилигримство это, то есть за койку и постель, в монастыре нужно молиться по пять часов в день, такой у них православный режим, а потом на кухне помогать, но ведь так и в Библии сказано – кто не работает, тот не должен есть. К тому же в монастыре и компьютеры есть, и Интернет, и даже на одном из компьютеров русская клавиатура имеется. Так что пока монастырский режим мне позволяет, пишу тебе “электронное” письмо в промежутках между молитвами, хочу поделиться с тобой первыми впечатлениями о земле обетованной. Ты же, как только прочтешь его, черкани строчку. Когда будет еще у меня возможность на Интернет выйти, я не знаю. Один раз мне разрешили в монастыре Интернетом побаловаться, и один раз ответную почту проверить. Сказали, впрочем, что в Публичной библиотеке тоже Интернет есть, но когда я до того Интернета доберусь, это еще вопрос.

Сначала несколько слов о славном, и, как я из туристического проспекта узнал, первом американском городе. Бостон город небольшой, но исторический, с трехсотлетними домами, газовыми фонарями и небоскребами – каждый сверчок знай свой пятачок. Домам в самой старой части города, которая называется “Beacon Hill”, Холм Бекона, или Бэкона, один черт, по триста лет, а некоторые сложены из таких гранитных глыб, что простоят, верно, не меньше пирамид Хеопса, только сантехнику меняй. В других домах кирпичик к кирпичику так приложен, что кажется, лезвие бритвы между ними не просунешь. Сам город лежит на трех холмах, то есть лежал когда-то, потому что теперь от тех холмов только один холм остался, самый высокий, “Beacon Hill”. В центре города находится парк – “Boston Common”, в переводе Бостонское Пастбище. Парк этот, действительно, вроде как пастбище и есть, очень похож он на огромную лужайку с трехсотлетними дубами, вязами и аллеями с именными скамейками. Ты не поверишь, что здесь на некоторых скамейках таблички прибиты в память того-то и того-то, и даже на земле мемориальные таблички вкопаны под дубами и вязами. Забавные есть таблички. Например, “Место Великого Вяза” – “Site of Great Elm”. В ней строчка: “Здесь собирались сыновья свободы”. Место это историческое. Стоял на этом месте в прошлом веке огромный вяз, которому уже тогда было несчетно сколько лет. И на том вязе квакеров вешали, по-нашему диссидентов. Инакомыслящих, то есть. Причем так вешали, чтобы в последнюю минуту они обозревали воду Лягушачьего пруда – это на Пастбище тоже историческая достопримечательность, мелкий пруд, в котором раньше лягушки квакали, а теперь его дно забетонировано. Так и называется – Frog Pond. Ходил я по пастбищенским аллеям, и вдруг слышу церковный бой. Знакомая какая-то мелодия, думаю. Прислушался и уловил, что первые аккорды того церковного боя ни дать ни взять – “Боже, царя храни”. Удивился, конечно, но потом подумал, а чему, собственно, удивляться? Наверное, мастер тех часов русские корни имел, и, стало быть, ростки те корни дали соответствующие.

Церковь эта с колокольней на углу Пастбища стоит, рядом с домом Номер Ноль. Я когда на фронтоне дома этот номер увидел, то глазам не поверил, но потом решил, что вполне логично это – не с первого номера отсчет домов начинать, а с нулевого.

Рядом с Пастбищем другой парк есть. Почему я внимание на парках заострил, ты конечно, догадываешься. Местечко для ночлега приглядывал, если в монастыре надолго не задержусь. Так вот я решил, что лучшего места, чем скамейка в парке, мне не найти. Апрель тут месяц не такой холодный, в отличие от Москвы, вообще климат тут мягкий. Так вот, парк этот называется “Public Garden”, по-русски – Публичный сад. Много в саду памятников американским историческим личностям. Необычные памятники есть. Например, эфиру, самому настоящему эфиру, применяемому для наркоза. Оказывается, что эфир в качестве наркоза впервые был применен в Бостоне, в Массачусетском госпитале. Так я потом и на госпиталь тот пошел посмотреть, как на застывшую музыку начала эпохи обезболивающих средств. Тюрьма это раньше была. А еще в Публичном саду памятник уткам есть. Восемь бронзовых утят шагают по аллее к пруду. Посвящен памятник, как написано на табличке, героям-утятам из сказки “Дайте дорогу утятам” – “Make a way for ducklings”. Непременно прочту эту сказку, как будет возможность, зайду в Публичную библиотеку, которая на центральной площади, тем более что надо и насчет Интернета там поинтересоваться. Центральная площадь в Бостоне называется “Coply”. Как выходишь из метро, перед тобой огромное зеркало небоскреба и красивейшая церковь “Trinity Church” – Церковь Святой троицы. Старина и модерн плечом к плечу. Каждый небоскреб в Бостоне свое имя имеет, а тот небоскреб на “Coply” – зеркало до неба – называется “Prudential”, что значит, “Благоразумный”.

Еще рядом с Пастбищем Китай-город есть. Так и называется – “Chinatown”. Азиатское это местечко, скажу тебе, “с раскосыми и жадными очами”, но, в отличие от московского Китай-города, ресторанчиков тут китайских, корейских, да японских видимо-невидимо – в каждой подворотне, и в каждом подъезде. Правда, остерегали меня в монастыре, что злачное это место, бостонский Китай-город, да только впечатление у меня такое сложилось, что злаки эти Китайгородские копчеными утками да жареными осьминогами в витринах висят, хотя взрослые увеселения в Китай-городе тоже присутствуют. “Девочки, девочки, девочки. 25 центов минута”. Слово в слово перевожу тебе надпись на одной “увеселительной” двери – “Girls, girls, girls. 25 cents a minute”. От Китай-города можно прямиком пройти под хайвэем, в Северный конец – “North End”. Это район старый, место первых итальянских иммигрантов, а от него можно пройти к океану, набережную называют Водный фронт – “Waterfront”. Бостон когда-то большим портовым городом был, а теперь на водном фронте причалов нет, на водном фронте без перемен.

Метро в Бостоне скромное. Все станции одна на другую похожи, ни оригинальности, ни ажура, ни высоты ощущений, как в Москве. Однако бостонское метро – первое в Америке. Видимо, строили его экономично – метро не роскошь, а средство передвижения. В бостонском метро четыре линии: Красная, Зеленая, Голубая и Оранжевая. Так они и называются по цвету вагонов, или это цвет вагонов соответствует их названию, но одно преимущество в таком “цветном подходе” верное – всегда знаешь, на какой линии находишься. Так вот, в метро здесь у меня забавная встреча вышла. Ехал я по зеленой ветке к Международной гостинице для студентов, смотрю, две старушки в вагон вошли и уставились на меня, как будто я экспонат какой заморский, а потом одна другую толкает и по-русски ей говорит: “Смотри, Мотря, а вот и наш соотечественник. Похоже здесь недавно. Задавленно на все глазеет”. И стали мне бабушки советы давать, что здесь соотечественнику нужно прежде всего. Оказывается, что для втирания в здешние края ему, перво- наперво, английский нужен. Так и сказали старушки: “На язык, юноша, налегайте всем телом”. Ну, так об этом я и сам должен был догадаться, потому как, Женечка, первый и самый тяжелый для меня барьер – это наш великий и могучий русский язык. И хотя школьный английский мы все учили понемногу, но одно дело, отвлеченное российское обучение, а совсем другое – настоящий заокеанский языковый бой за право светлого отечественного будущего!