Страница 3 из 24
– Хорошо, я скажу, но обещай мне, что не запаникуешь, не покажешь виду, что мы догадались! – Юлька понизила голос. – Им нужен твой ребенок. Поэтому они стараются тебя не расстраивать и во всем нам угождать.
– Конечно! Как я раньше это не почувствовала?! Теперь все стало на свои места, все объясняется и даже то, что они терпят твои попытки к бегству. Надо что-то придумать. Хотя, что здесь придумаешь? – Олеся замолчала, прислушиваясь к лаю собак. – Волки что ли? Собаки охрипли, на кого-то кидаются.
– Нет, это не волки. Кто-то подъезжает и не один. Едут шагом и еще далеко, поэтому плохо слышно стук копыт. Не люблю гостей здесь, в степи, – тревожно прислушиваясь, прошептала Юлька. – Перепьют и вновь полезут в наше жилище.
– Держи при себе ножи, которые я тебе дала. Научилась метать?
– Когда? Ты же видишь, одни мы почти не остаемся. Но кое-чему научилась, а кое- что еще не забылось с тех пор, как жила в лесу.
– В лесу было проще, – вздохнула Олеся. – В лесу зверь, хотя и зверя жалко бить. А вот на человека рука не поднимается, даже когда чувствуешь, что тебе грозит смертельная опасность. На ночь сними паранджу, чтобы была видна щека со шрамом, может, сработает, если заявится незваный гость.
– На пьяных ни что не подействует. Они на лицо не смотрят, у них глаза залиты, а рукам глаза не нужны лапать и насильничать. Если кто-либо полезет, я вспорю тому брюхо. Но это в крайнем случае, мне нельзя браться за оружие, я беременна. Для меня это может плохо кончиться или еще хуже, для моего ребенка. Слышишь? Зашевелились, это голос Керима, а другой – Назара. Всадники подъехали и сейчас начнутся приветствия, – комментировала Олеся.
– Тихо, сделаем вид, что спим. Прикрути фитиль в фонаре, но совсем не туши. Эх, где наши фонарики? Дикая степь, люди дикие, вернее, хотят показать себя такими. Вольному – воля, а нам – неволя.
Юлька и Олеся притихли, прислушиваясь к голосам.
– Тарабарщина какая-то, ничего не понять, – тихо прошептала Олеся. – За четыре месяца не выучить языка или я дура, или язык этот не для моего ума. Итальянский сносно выучила за два месяца.
– Тихо! – шикнула на нее Юлька. – Слышишь? Про кого-то говорят: кыз, кыз, это значит девочка. Еще про деньги, нет, не разобрать, говорят очень быстро.
– Не придется нам сегодня спать, пока эти гости здесь или спать по очереди.
– Это точно, – согласилась с Олесей Юлька.
– Слышишь? Махмуд ловит барана, всполошилось все стадо. Не каждому гостю режут барана, видно эти гости не простые.
– Просты или нет, нам от этого не легче. Закрою-ка я наше жилище на зимнюю дверь. – поднялась и пошла к двери Олеся.
– Эх, разве это дверь! В моем дупле, в лесу, дверь была железная и все равно медведь ее снял с петель. А здесь человек, он какую хочешь дверь откроет, а уж эту, как пить дать, тем более, что всем известно, как эти двери открываются.
– Все это так, но все равно спокойней, потому что просто так никто не ввалится. А уж если кто попытается проникнуть, то можно поднять крик и чем-нибудь огреть незваного гостя, – говорила Олеся, всовывая в петли по бокам двери и косяком тонкий, но прочный прут. – Вообще- то придумано хорошо, даже от ветра затишек. Но этот дом, как у поросенка, из хвороста, волка не удержит. Я имею ввиду переносный смысл.
– Ты, Олеся, говоришь, закричим, а кто прибежит на твой крик? Жена Керима или его мать? Да они нас в упор не замечают, будто нас нет вовсе. Видела, как кто из нас подходит к костру, они отворачиваются, чтобы не заговорить с нами. Я сколько раз пыталась с ними говорить, делают вид, что не понимают русский язык.
– Все они понимают, но, наверно, им приказали с нами не заговаривать.
Олеся убрала остатки ужина и присела рядом с Юлькой.
– Интересно, когда рожать жене Керима?
– У Фатимы, наверно, такой же срок, как и у тебя. По крайней мере, живот у вас почти одинаковый. Но она уже не так молода, как ты и, видно, это у нее не первые роды.
– Почему ты решила, что она уже рожала? – удивилась Олеся. – Мы уже здесь довольно долго, а детей, кроме Гульнарки, нет, и не появлялись.
– Это Гульнарка как-то ляпнула, что у тети Фатимы дети при рождении умирают, и всегда рождаются девочки.
– Вот оно что! Бедная женщина, я представляю, сколько горя она хлебнула, если это правда!
Олеся вздохнула, и некоторое время они сидели молча. Юлька с тоской вспоминала, что далеко-далеко, в деревне, остались ее дети. И хоть она знала, что они остались с бабушкой и прабабушкой, но душа все равно болела, и невыносимая тоска и отчаянье охватывали ее.
Как они с Олесей очутились здесь, в степи, среди этих людей? Кто они? Кочевники или на зиму уезжают в село? Какой город поблизости? Сколько раз задавали эти вопросы и Олеся, и Юлька своим похитителям, а ответа не получали. Даже эта глупая Гульнарка умеет обходить стороной, увиливать от ответов. Кто они по национальности? Казахи? Но девчонка совсем не похожа на казашку: темно-русые косы, открытый взгляд больших серых глаз, а лицо белое, с черными, как смоль, бровями. Вот и пойми ее, кто она по национальности. И ее отец больше похож на русского, чем на казаха, хоть и имя у него казахское – Назар. Какой он Назар, когда ему больше бы подошло имя Иван или Илья. Высокий, плечистый, точно русский богатырь, с такой же русой бородой и темно-русым волнистым чубом. Совсем другой склад у его братьев, они больше похожи на казахов или туркменов: низенькие, коренастые, с чуть кривоватыми ногами и, в раскосинку, темно-карими глазами. И жены одеты не так, как одеваются русские женщины.
Юлька вздохнула и просмотрела на Олесю. Та сидела, откинувшись на, сложенные в стопку, одеяла.
– И зачем столько одеял? – в который раз удивлялась Юлька. – Пришли, сложили и сказали, чтобы пользовались ими. Не стелить же их все на пол?! А, может, действительно их надо все стелить? Было бы мягко, но жалко как-то всеми пользоваться, красивые, атласные.
«О чем она думает, – вновь глянула Юлька на Олесю. – Наверно, тоже о доме, о муже».
– Хочешь знать, о чем я думаю? – не глядя на Юльку, не громко проговорила Олеся. И не дожидаясь Юлькиного ответа, продолжала говорить чуть слышно. – Если у Фатимы дети при рождении умирают, то почему она сейчас здесь, а не в больнице, под присмотром врачей? Зачем они вновь рискуют жизнью ребенка? Ведь и дураку понятно, что здесь, в степи, нет никакой гарантии, что ребенок будет жить, да и Фатима тоже подвергает себя опасности. Тем более, что Керим очень часто уезжает, оставляя жену одну. И вот я думаю, что во всем этом есть что-то странное.
Олеся посмотрела на Юльку и вдруг взволнованно зашептала:
– Не думаешь ли ты, что и Фатима в той же ситуации, что и мы?
– Ты имеешь ввиду, что она пленница? А бабка?
– Что бабка? Бабка – это надзиратель над ней. Ты слышала хоть раз за четыре месяца голос Фатимы? Вот Гульнарка, она смеется, поет. А Фатима все время молчит, отводит в сторону глаза, я даже вдела, как она плакала. Тихо, тихо, варит, а слезы бегут по щекам, а она будто их не замечает. Знаешь, жутко смотреть, когда женщина страдает молча. Мы вот кричим, ругаемся, что-то требуем, а она молчит, будто всем довольна. Ходит, доит кобылиц, коров, что-то стирает, варит и все это тихо, незаметно. А бабка ворчит, а если ей что не нравится, старается сунуть кулаком в бок. Ох, ведьма, я бы ей сунула, сразу бы в костре очутилась.
– Представляю, какая бы вонь от нее пошла! – хмыкнула в кулак Юлька.
– Да, вонь бы пошла, но от этой бы вони, и мы вряд ли выжили бы, – Олеся снова замолчала не на долго. – Надо как-то найти с ней общий язык. Она должна быть нашей союзницей.
– Я пыталась, она не идет на контакт, – с сомнением заметила Юлька.
– Попробую я, у нас сейчас с ней много общего. Чувствуешь? – потянула носом Олеся. – Жареное мясо, шашлыки жарят, это на всю ночь.
Юлька кивнула головой.
– Если шашлыки, то на всю ночь. Я от волнения даже не хочу спать.
– От волнения или от страха? – усмехнулась Олеся.