Страница 35 из 82
У меня по ходу дела появилось явственное ощущение того, что главная причина такой «непослушности» возникающего мало-помалу текста связана не столько с его автором, сколько с ним самим – с текстом как таковым. Я давно это смутно предчувствовал, а сейчас, можно сказать, уверен в этом. Создаваемый текст обладает внутренней собственной волей и, как ты его ни «взнуздывай», стараясь повернуть в нужную тебе сторону, он упрямо «гнет свою линию». У текста есть своя инерция и его нельзя просто взять и развернуть, куда тебе вздумается. Скорее всего, такая попытка только нарушит внутреннюю структуру твоего сочинения, оно потеряет свою органичность и целостность и превратится в конгломерат твоих выдумок, позволяющий придать ему какую угодно форму и приляпать к нему любой требующийся тебе кусок – хоть злодея Фу Манчу, порочность которого превосходит любые читательские ожидания, хоть парторга, своим мудрым советом спасающего председателя колхоза от недооценки своевременной заготовки грубых кормов. Редактор требует введения в текст руководящей роли партии – выводи на сцену парторга, если же он надеется поднять тиражи за счет любимой массовым читателем «клубнички» – смело добавляй пару глав из жизни валютной проститутки – этакой осовремененной Зои Монроз: ни парторг, ни проститутка, ни даже оба эти персонажа в одном флаконе повредить твоему роману не смогут. Ему ничто вообще не сможет повредить, но и спасти его уже ничто не сможет. Как упомянутая Зоя Монроз не помогла роману Алексея Толстого, однако нельзя и сказать, что она его испортила.
В начале своего первого романа я написал, что первая фраза в значительной мере предопределяет стиль, а отчасти и содержание всего произведения. И это, действительно, так. Это даже неизбежно. Сцепляясь друг с другом, сочетаясь в фразы и абзацы, любые слова, пришедшие тебе в голову, создают какой-то настрой, тон, рождают какие-то смутные ассоциации. Они тянут за собой другие слова, так или иначе связанные с ними по смыслу, по звучанию, по эмоциональной окраске, просто потому, что в речи они часто встречаются рядом. Но точно по тем же причинам уже появившиеся в тексте фразы «отталкивают» какие-то слова и обороты, мешают их появлению там, где они вполне могли бы стоять, если бы предыдущие кусочки текста были другими. В повествовании появляется некий ритм, та или иная динамика, особая интонация. Но то же самое происходит и на более высоком структурном уровне: каждое описание, диалог, темп изложения, чередование глав каким-то определенным образом меняют внутреннее строение текста, и тем самым прокладывают путь следующим его частям. Возникают, как выражаются музыковеды, определенные «темы» и «мотивы», которые развиваются, затихают, уступают место другим или, напротив, выдвигаются на центральное место, но которые не могут быть ни с того ни с сего оборваны или произвольно заменены другими. Эта неосознаваемая, но ощущаемая автором (и читателем) подспудная жизнь текста оказывает на повествование не меньшее влияние, чем рассказываемая история или характеры персонажей. Настоящий, талантливый писатель не только тонко чувствует эти подводные течения, но и умеет, пользуясь их изгибами и поворотами, находить такую равнодействующую этих разнообразных сил, которая позволяет его лодочке плыть в намеченном направлении – не терять из виду ту цель, которую он себе осознанно ставит.
Не пытаюсь равнять себя с «настоящими писателями» (свое отличие от уважаемых мною представителей этого племени я достаточно отчетливо ощущаю), но, взявшись за сочинение опуса, претендующего на принадлежность к художественной литературе (а иначе, какой же это детектив?), я должен стараться идти тем же путем, что и авторы, обладающие истинным литературным талантом. А это значит, что мне приходится – как только что было сказано – считаться с требованиями и пожеланиями возникающего текста (по моей, вроде бы, воле возникающего, но уже с самого начала имеющего собственный характер и свои наклонности). Я не могу «тащить» свое повествование, куда мне вздумается и с той скоростью, которая устраивает мое желание побыстрее, и ни на что не отвлекаясь, рассказать запланированную историю. Попытка такого рода почти наверняка перечеркнет любые мои старания написать детективный роман – чтó бы не получилось в результате, романом такой текст не назовешь, даже если удастся довести его до конца, и он не развалится окончательно, еще не дойдя и до середины задуманного сюжета. Чтобы стать более или менее приличным романом, повествование должно развиваться органично и естественно, в соответствии с уже сложившейся структурой. И чем дальше идет это развитие, тем больше инерция уже возникшей и упрочившейся манеры, тем настоятельнее требования текста, которым должно удовлетворять его продолжение.
Взяв в начале своего первого романа определенную ноту и задавши тем самым тональность, выдерживаемую на протяжении всего рассказа, я и здесь, вновь обратившись к сочинительству, не удосужился ее чем-то заменить (да мне и трудно было бы это сделать – колея была уже достаточно глубокой), а посему вынужден придерживаться той же манеры повествования. Я, конечно, побаиваюсь, что длинноты, постоянные уклонения в сторону и прочие издержки такого – теперь уже диктуемого текстом – стиля изложения детективного сюжета могут существенно превысить ту несомненную выгоду, которую дает рассказ, не входящий в противоречие с требованиями самого текста, но ничего изменить уже не в силах. Вероятно, одна из составляющих литературного дарования и состоит в умении так исподволь управлять движением рассказа, чтобы, отдаваясь на волю свободно разворачивающегося текста, избегать поджидающих на этом пути подводных камней. Увы, но это мне, похоже, не дано, и я, уже связанный по рукам и ногам – и своим же текстом, и необходимостью довести до конца заданные сюжетом линии, – могу надеяться только на то, что Бог милостив и кривая вывезет туда, куда бы мне хотелось. Семя, из которого растет этот текст, было в свое время мной посеяно, и качество будущего плода практически предопределено – я уже не могу оказать на него почти никакого влияния. И если – вопреки моим надеждам – его капустою раздует, а лавром он не расцветет[6], то отыскать виновника такого печального исхода будет несложно. Я и сейчас знаю, и знал с самого начала, что риск подобного финала для меня весьма велик, так что остается только надеяться на удачу и молить Бога, чтобы меня миновала чаша сия – стать автором плохого детективного романа.
Ну вот. Выговорился – облегчил душу! И теперь, когда эти – трудно давшиеся мне – страницы с авторской исповедью уже написаны, я могу перевести дух и продолжить свой незатейливый рассказ. Рассказ о том, давным-давно прошедшем, вторнике тысяча девятьсот семьдесят какого-то года, когда Костя Коровин (боюсь, читатель уже подзабыл, кто это такой) пригласил случайно встреченного им Мишу вечерком к себе домой для приватной дружеской беседы.
Хотя дом, адрес которого был получен от Кости, находился в центре, в нескольких кварталах от Мишиного института, Миша несколько выждал и появился на пороге Костиной квартиры только минут в двадцать седьмого. Немного опоздал он вполне намеренно: пусть не думает, что я так уж рвусь с ним пообщаться, – решил наш герой, слегка озадаченный явным желанием своего почти забытого одноклассника встретиться и обстоятельно поговорить. Как-то это плохо вязалось с весьма прохладными отношениями, существовавшими между ними на протяжении всех школьных лет. С другой стороны, появляться у Кости еще позже было ему тоже не с руки, поскольку засиживаться допоздна он не собирался – часов в восемь желательно было бы уже распрощаться. Дело в том, что сам Миша жил довольно далеко от центральной части города, а количество автобусов и прочего транспорта после этого времени заметно уменьшалось. А зачем полупустые машины гонять, когда основной поток едущих с работы уже схлынул? – лозунг «Экономика должна быть экономной» появился, насколько я помню, позднее, но дух этой сентенции руководил действиями властей предержащих по отношению к подвластным на протяжении всех доступных моему наблюдению десятилетий. Посему всякий, не успевший вовремя уехать, должен был считаться с неизбежным риском надолго застрять на остановке, ожидая идущего в нужную сторону автобуса. Посижу часок, поболтаем, может, чего узнаю про эту историю с убийством, и быстро смотаюсь, – такой был план действий будущего Шерлока Холмса, еще не подозревавшего о том, что ему предстоит выступать в этой роли.
6
Для тех, кто не вспомнит, откуда эти строчки, ссылочка: это из эпиграммы Баратынского «Глупцы не чужды вдохновенья…»