Неумолимая жизнь Барабанова

Минуту или две мы смотрели на стены и башни.

– Что за проклятая жизнь! – сказал Степан и выбросил из стволов стреляные гильзы. Ты говоришь, Артемий не велел сюда соваться? Что ему плохо, нам в самый раз. Я вот что думаю…

Тут Степан удивил меня не менее, чем пару часов назад, когда он инсценировал аварию и взрыв мотоцикла. Во-первых, он сообщил, что полицейская машина проквакала на шоссе уже час назад. Во-вторых, он был уверен, что по нашим следам полиция уже нашла все, что можно.

– Ты же по лесу ходишь, как корова по грядкам.

В-третьих, он готов был отдать на отсечение свою черную башку в том, что никто из выехавших на место убийства не входил в лес, окружавший замок.

– Птицы, Барабанов, птицы.

А я-то думал, что он спит, умаявшись в сражении.

И вот получалось, что Артемий этого места боялся не зря. Но я сказал, что это к лучшему. Мы пересидим недельку в лесу, а потом двинемся каждый в свою сторону.

«Что ты будешь жрать? – спросил с презрением Степан, – Ты ведь думаешь, что я тебя прокормлю. Ведь думаешь, а? Слушай меня внимательно: уходи. Иди, куда глаза глядят. Тебя видели в городке? Ну и обойди его. Ты догонишь своих детей! А я тут в холодке…»

Как видно, я чего-то не понял. Степан выругался, достал нож, побродил вокруг и вернулся с пригоршней клубеньков. Мы съели свой поздний завтрак и нельзя сказать, что это было невкусно.

Потом, ничего не объясняя, Степан кружил по лесу. Сквозь зубы он ругался на меня, а сам, по-моему, искал, где спрятаться. Ближе к вечеру в замке заиграла музыка. Мы забрались на дерево и увидели, как машины одна за другой подъезжают к воротам.

Я сказал, что это, скорее всего, великосветский прием, но Степан, хоть ругаться не стал, но посмотрел на меня так мрачно, что я уж об этом и не заговаривал. Потом он снова забрался на дерево и увидел что-то такое, что мы пустились через лес и бежали под уклон, пока асфальтовая полоса не засеребрилась впереди освещенная луной.

Две машины и несколько полицейских стояли на шоссе. Двигатели тихонько работали, полицейские вполголоса переговаривались. Странное дело, они вели себя так, словно забрались в чужой дом или боялись разбудить кого-то. Мы со Степаном долго глядели на них. Так вот, они даже мочиться ходили в лес на противоположной замку стороне шоссе. Потом мы подкрались к полицейской засаде так близко, что между нами осталась только живая изгородь из жимолости. Я хотел, было, лечь, но Степан ухватил меня за шиворот и не позволил. Мало этого, мы совершали время от времени загадочные эволюции: то, стараясь не шуметь, крались вдоль кустов, то отступали ненадолго в лес. Моя беда – не умею отличать главное от второстепенного, а потому упражнения эти томили меня своей загадочностью.

Когда стало рассветать, наших полицейских сменили другие, а мы благополучно убрались поближе к замку. Степан снова наковырял корешков, надрал у ручья дикого луку и сказал, что дело наше – дрянь. Что сейчас в лесу у замка начнется что-то такое, о чем полицейские догадываются. И от этого нам так не поздоровится, что мы выйдем к ним сами и скажем: «Делайте с нами что хотите, только отсюда заберите».

Я спросил, что мы делали ночью у жимолости, и Степан без ругани объяснил, что на башне замка он разглядел инфракрасные локаторы. А пока мы колбасились около полицейских, нас вполне можно было принять за участников дозора.

– Этим в замке нужно, чтобы в лесу никого не было.

И как только он это сказал, у замка начался гвалт, ни с того, ни с сего залаяли собаки, много собак. Где-то в стороне раскричалась сойка, и Степан сказал, что нужно сматываться. Мы сошли в ручей и некоторое время шли по воде. Потом собак не стало слышно, и мы выбрались на берег. Ух, какой был Степан! Он был такой же, как в тот день, когда просил спрятать его от Збышека с Вованом.

– Барабанов, – сказал он, – я не знаю, что будет, но если ты умеешь молиться – молись.

Но я не стал молиться, потому что в эту минуту с разных сторон начали стрелять, и мы со Степаном повалились на землю. Я думаю, что оба мы готовы были сдаться полицейским, но пальба была такая, что нечего было и думать подняться с земли. Потом выстрелы стихли, и снова начался собачий гвалт. Степан перевернулся набок лицом ко мне.

– Что же получается? – сказал он. – Бегаешь, суетишься, дерешься, а выходит все то же. Только позже.

Он говорил это так печально, что я заплакать был готов от жалости к себе. Но сам-то Степан времени не терял. Он вытащил из-под плаща короткую двустволку Артемия, зарядил ее, щелкнув стволами, поднялся на колени и повел мушкой по ближайшим кустам. Тут снова раздался лай, и два прекрасных, белых, как ангелы, пса вырвались из кустов. Они мчались к нам, не касаясь земли, лишь чуть-чуть задевая траву. И Степан срезал их влет, выпалив дуплетом. И тотчас откуда-то сбоку раздался еще один выстрел, и Степан закричал так, будто ему разорвали все потроха. Он корчился, он извивался, как толстый черный червь, а я в ту минуту боялся, что он скатится в ручей, и держал его изо всех сил. И вот, пока я прижимал к земле его плечи, глаза мои встретились с его взглядом, и из этого черно-белого страдания явилась Маня Куус. Крепко и нежно она поцеловала меня, и мое дыхание прервалось. Я перестал е видеть, но вкус Маниных губ еще таял у меня на губах, как недолгое забытье.

Когда я очнулся, меня немилосердно трясли за ворот, прихватив отросшие на затылке волосы. Я вывернулся, и – Боже мой! – Виталий Будилов стоял надо мною. Целитель остолбенел.

– Но это немыслимо!

– Мыслимо, мыслимо! Немыслимо, господин Будилов, стрелять в живых людей.

Он махнул рукой и с удивительным цинизмом сказал, что все это неинтересно. А вот интересно, как я тут оказался? В это время я поднялся с земли, и тело Степана, лишившись опоры, мягко перекатилось на спину. Будилов остолбенел снова.

– Не тот, – проговорил он страдальческим шепотом. – Не тот, не тот! Где вы взяли этого негра? Зачем вы подменили нашего? Зачем убили собак? Такого уговора не было.

Меня эти причитания над телом Степана порядком разозлили. К тому же я разглядел Будилова получше, и весь его дурацкий вид тоже не располагал к снисхождению. В руках у целителя было ружье, и, если я не ошибаюсь, это было кремневое ружье. Клетчатые штанцы заправлены в сапоги с отворотами, коричневый сюртук грубого сукна схвачен кушаком. На кушаке висели всякие причиндалы для стрельбы. Я во все глаза следил за Будиловым, и если бы он вздумал заряжать свое ружье, я бы без разговоров треснул его прикладом нашей двустволки. Но он действовал странно. Бросил ружье на землю, плюнул в ладонь и принялся тереть Степану лоб. Я думал, он сдерет Степану кожу, но – нет. Будилов поглядел себе в ладонь и растерянно сказал:

– Настоящий.

Тут Степан ожил и сцапал целителя. Тот ахнуть не успел. Степан придавил его к земле, и Будилов залепетал по-английски. Степан ответил злобным матом и настала пауза.

– От вас, Барабанов, одна беда, – проговорил, наконец, Будилов. – Думаешь, начал жить – не тут-то было. Вы являетесь, и все кувырком! – Степан ослабил хватку, Будилов тут же вцепился в его плащ. – Вы настоящий негр, вы должны меня понять. Он меня продал в рабство. Продал, продал, продал! Вдали от родины, в глуши… Вы должны меня понять. Ваттонен, скотина, требует, чтобы я его научил исцелять.

Я подобрал двустволку, сунул стволы целителю под самый нос.

– Послушайте, вы, я освобожу вас от всех тягот, если вы будете говорить без команды.

Как видно, странствия наложили на меня определенный отпечаток. Будилов умолк. Все мы отдышались, а Степан успел найти в лесу ямину и скрыть там подстреленных животных. Тем временем, собачий лай и выстрелы отодвинулись к дальнему краю леса. До Будилова дошло, что его не будут убивать, он успокоился и рассказал, что все происходящее нелегальная, а потому умопомрачительно дорогая забава. «Если бы вы знали, мой друг, сколько стоит один выстрел, вы бы сами подставили подходящую часть тела». «Мой друг» отвесил целителю оплеуху, и тот продолжил, как ни в чем ни бывало.