Книга про героев

– Нет колец, не было и не будет до второго Пришествия. Грей, разгибай старые если хочешь работать. А не хочешь – иди к директору и проси у него пенсию по ранению моим правильным словом!

– Да дай ты ему кольца, – сказал Петелин мимоходом. – Пусть тарантас делает и едет за краской автомобильной в Зарайск. Там для нас двадцать больших бочек отложили.

– Вот если б не Герой труда, не получил бы ты ни фига. Учись просить правильно. И эффективно. А то бегаешь, кудахтаешь как курица на сносях.

Героя не имею права ослушаться. Себе дороже будет. Пошли за кольцами.

Петелин страшно не любил, когда при людях его называли Героем. Вроде и правду говорили. Орден Ленина-то был и звезда имелась золотая с серпом и молотом посередине. И звание с наградами не «левые» были, не «блатные». А  вот какой-то червь едкий душу Петелину дырявил до боли в ней. Знал Владимир Иванович про себя кое-что, которое не добавляло гордости за награды и почёт, а вызывало усталость тела и нервов. Никому он об этом никогда ни разу не сказал. Даже жене. Потому и мучился сильнее. А выговориться перед директором хотя бы – была такая мысль, но как-то всё невпопад выходило, чтобы вырвать её из головы и оголить перед тем, кто точно поймёт. Уже лет пять не получалось поделиться своей тайной у Петелина. А, может, боялся просто, хотя в жизни не страшился никого и ничего. В общем, тупик был. Но никто, кроме самого Петелина его видеть и упереться в него, ясное дело, не мог.

И так часто  стала душить его усталость, что и без работы бессонной и стремительной, на передыхе отлавливала она Владимира Ивановича, давила и рвала нервы из глубин мощного тела петелинского. Но странно. Вот вчера тащился три часа по грязи во тьме и под дождём – так ничего. Кроме лёгкости в душе с утра – ни царапинки. А вот услышал  сейчас от завгара про себя слово «герой»  и через пять минут такая накатила усталость, будто бежал он наперегонки с ЗиЛом своим, имея три кило дроби в голове, и мешок болтов для колёс за плечами. А с месяц назад перед глазами у него кружочки расплывчато мерцали. Зеленые, маленькие, но глядеть мешали. Мутная и расплывчатая действительность представала сквозь кружочки.

Жене рассказал. Пока ей одной. Вере Ильиничне. Но только про усталость и круги мутные, перекрывающие обзор. Она его с того дня грызла две недели, но своего добилась. Уломала мужа поехать в город к терапевту.

– Тебе же мозги да сердце вырезать никто не будет, – клялась она неоднократно. Надо было убедить Володю. Он в больницах ещё не был ни разу, а потому видел для себя лекаря непременно со скальпелем и маской для анестезии. – Вообще даже укол не будут делать тебе. Посмотрят, послушают, витаминки  выпишут. Милое дело – витамины.

– Чего тогда сама не пьёшь? – огрызнулся  Петелин. – Ладно. Поехали. Но если резать меня будут, я тебе потом голову откушу. Если выживу.

Терапевт, лысый  мужичок в очках, худой и маленький, не без добавочных усилий прощупал тело Петелина, составленное из больших тугих мышц, прикрытых грубой кожей. Даже ноги потыкал пальцем и помял с трудом терапевт. Осмотр двухметрового и стокилограммового туловища занял у него почти час. После чего он выпрямился перед супругой Петелина, снял очки и руки смущенно развёл в стороны.

– Нет у вашего больного мужа ни  единого намёка хоть на самую  малую и простенькую болезнь.

– А чего тогда устаю не во время? – удивился Петелин. – Работаю с нагрузкой весь день и свежий как огурец с грядки. А, бывает, задумаюсь о себе, например, или услышу что-то хвалебное про себя – всё! Как будто мой ЗиЛ на меня лёг сверху и давит. А я головой не могу покрутить. Такая дикая наваливается усталость. Вот что это?

– Похоже, нервы  у Вас чем-то перегружены, – сказал лысый и сел писать рецепт. – Хотя у тех, кто на физическом труде, нервные заболевания – редкость большая. Вот у учёных, писателей, композиторов, да вот ещё у нас, врачей – это норма. Эмоций много, нервы плавятся просто. Короче, у всех творческих работников. Врачи тоже люди творческие. А у Вас  почему шалят нервишки – с медицинской позиции необъяснимо. Видно, есть внутренний непокой на душе. Вот вам бумажка. Там написано, что надо отдыхать  часто и побольше, пить настой травы пустырника и пиона уклоняющегося. И таблетки «Реланиум» на ночь глотать по одной в день.

На том и расстались.

– Брешет он всё, – сказал Владимир Иванович на улице. – Какие нервы? Мне только-только сорок грянуло. Юноша, считай. У стариков за семьдесят нервы могут взбрыкивать. Они чёрт знает через что прошли за жизнь. Чёрт знает какие сволочи им всю жизнь на нервы капали. Так то ж старики! Срок тянут долгий, есть от чего устать. Пить я, может, пустырник и буду. Отец мой пил. Помню. Ничего, спокойный был и помер спокойно. А больше в больницу меня не тягай. Хорош! Разберусь сам. Жена для порядка слегка всплакнула в рукав Володин, да согласилась. Как положено умной жене.

– У такого бугая как ты болезней и не будет. А нервы – это ж не почки. Почки сгнили – так зараз и в могилу ложись. А нервишки подтянем, приспокоим. Я обещаю, что орать на тебе в жисть не буду боле.

– Во! – хмыкнул Петелин. – Тогда и пустырник я зазря переводить не буду. Дома спокой, жена не кусается – так с чего нервничать? А на работе всё ладом у меня. Лучше всех пока мужик твой. Тоже плюс для нервной  моей системы. Очухаюсь, не вздрагивай.

Остаток дня он дома провалялся перед телевизором. Самый новый Володя купил весной. «Рекорд» нынешнего, шестьдесят восьмого года выделки. Показывал замечательно. Вечером в баню сходил, вернулся поздно, весёлый, розовый, пахнущий квасным паром. И после стакана парного молока пошел и сразу уснул.

Утром вместе со всеми выехал на поле. Одиннадцать машин стали пробивать гладкую дорогу между клетками пшеницы и ржи. Чтобы укатана была ровненько. Тогда и зерно не будет выпрыгивать из-под полога. А уборка вот-вот уже. И месяца не пройдет. Шофера смотрели на Петелина и пробовали ездить так же, как он. А Володя-то, может, и не лучше других ездил. Но  как-то ярче, что  ли. Здесь, на поле, с пустым кузовом он и повыпендривался перед друзьями от души.  Петелин так красиво вёл ЗиЛ свой, будто его безостановочно снимали для московской кинохроники. Он и с места трогался не как все – резче и шумнее. Казалось, вдавил Володя педаль газа в пол и рванул – аж передок приподнялся. Только у гонщиков-мотоциклистов так получается. А тормозил как! Скорость сбрасывал за пару секунд до остановки. Машина аж приседала, но мгновенно застывала. Как вроде её пригвоздили сверху. Почему Петелин не вылетал через лобовое стекло – никто понять не мог. По всем законам должен был пулей просвистеть над степью. И разворачивался иногда для форсу на полной скорости. ЗиЛа заносило, он скорчивался и наклонялся так, что, казалось, перевернётся. А ни фига! Из стены пыли дорожной вылетал уже в обратную сторону быстрый грузовик. Ровно, не виляя и не качаясь. Больше так не умел никто. Наверное, во всей области.

Но это так баловался Володя Петелин. Куражился. Хвастался перед своими. Имел такой грешок невинный. Но главное было в Петелине то, что он мог работать за рулём сутками, причём  почти без остановок. Ел на ходу и останавливался только под загрузку или нужду справить когда припирало. И делал работы больше, чем любой классный водитель. И ещё имел он другое преимущество перед всеми. Не боялся никакого начальства. Может потому, что язык был подвешен идеально, знал он откуда-то  много про всё. И в разговоре  с «государевыми людьми» пентюхом не выглядел. Или, наверное, ростом своим и комплекцией подавлял маленьких толстеньких начальников. Но они к нему были добры не снисходительно, а как к равному. И слушали Владимира Ивановича, не перебивая. Вот же Петелин! Уникальная личность. Да плюс к тому – уже третий  год Герой Социалистического труда. Хоть памятник такому ставь бронзовый при жизни на площади перед обкомом партии. Рядом с Лениным. Или, ладно, чуть поодаль. Поскромнее чтоб. В Законе об этом прописано ясно. Но памятники на родине отливали только дважды героям. Ну, Петелину точно отольют. Он и второй орден со звездой получит. Так вкалывает, что такую же высшую награду не пропустит мимо.