Страница 1 из 3
Сергей Лопаткин
Книга про героев
Часть 1. Герой.
Глава 1. Начало пути.
– Вернись, Петелин! Давай быстро обратно! Я тебя отпускал? Пошел он! Гляньте на этого наглеца! – на всю площадь перед совхозной конторой орал из окна директор Буров Андрей Данилыч. – Сперва стань директором, как я. Это чтоб мог без спроса от вас, придурков, убегать, когда захочешь. А я пока тебя не уговорю – не отпущу. Вертайся в кабинет, шалапут.
Передовик, герой труда социалистического и попутно шофёр грузовика Владимир Петелин остановился, сел на корточки у края площади, закурил и так сидел десять минут. Спиной сидел к начальству. Никто бы не посмел. А Петелин мог себе и это разрешить.
Докурил, вкрутил окурок в мягкую после жуткого июльского ливня землю, поднялся, роняя в пространство тихие беззлобные матерки, и со скучным лицом пошел к директору Бурову.
– Вова, мать твою перетак! – нежно сказал ему директор, когда Петелин вразвалку сел на диван. – Ну, задрючили тебя эти корреспонденты. Понимаю.
Пишут бестолковщину, но ведь какую хорошую! Через тебя наш совхоз вся страна знает. Не через меня, блин ты горелый, а конкретно твоя персона на весь Союз славит нас и дозволяет светиться названием совхоза с указанием родимой области Зарайской даже на ВДНХ, не говоря обо всяких знамёнах, орденов совхозных и целого щита с карточками и здравицами прямо возле дверей обкомовских. Лёнька Прибылов на комбайне чешет всех областных коллег против шерсти, да ты – на грузовике. К кому корреспондентам ездить? К Махонину, которого из силосной ямы втроём пьянющего в зюзю вынимали вчера? К вам, горелый блин! И ты мне тут капризы свои подвинь вбок. Денег ты за год раза в два больше меня получаешь. А я-то, блин горелый, директор как-никак, мать твою! Так я в отместку хоть раз тебя обидел? Всё тебе, Вовчик! Всё лучшее герою труда по первому твоему писку. Так шо вот так!
– Да ладно тебе, Данилыч, – Петелин смутился лицом и руку директору уложил на плечо. – Ну, сгоряча я матерился на корреспондентов. Нехай едет и следующий. Надо, так надо. Мне-то от ихних писулек ни печали, ни радости. Привык, видать. А совхозу и области – да. Жирная красная птичка-галочка. Не подумал. Извиняй уж, начальник! Пущай допрашивает и фотографирует, хрен бы с ним. Когда приедет?
– Послезавтра, – улыбчиво отошел от хорошо сыгранной суровости Буров, директор. – Ты как раз из Лёнькиного бункера зерно будешь забирать, а я его к тебе кину на УАЗике. Всё. Топай. Молодец. Начальству не перечишь. А потому далеко пойдёшь.
– Куда ещё дальше-то? – шлёпнул себя по пузу Петелин, выходя в большую приёмную. – Только если кто на три буквы пошлёт. Это да, далековато! Но меня – вряд ли. Я сегодня вечерком к брательнику поеду в Воробьёвку. У его дочки день рождения. Купил ей качели в городе. Собираешь две стойки треугольных, а поверху в скобы ставишь кругляк. Пятёрка в сечении. На нём четыре кольца, два тросика и сиденье с дверцами. Во как! У меня в детстве такой штуковины не было. К ветке берёзовой две верёвки вяжешь, а внизу плашка для задницы. Две дырки по краям продолбил, верёвку под дыркой узлом скрутил толстым и хоть укачайся до полусмерти. Так что, поздно приеду. Не ищи.
…Был первый час ночи. Звёзды вместе с луной отбывали свой срок наказания за избыточную яркость в заключении мрачных непроницаемых туч. Дождик плотный как сырая марля и рассеянный крохотными капельками по всему, похоже, району, был явно грибным. Рождающиеся по- над дорогой упругие шампиньоны, казалось, не выдержат и выскочат под душ благодатный и в тёплую июльскую слякоть.
Володя Петелин уже час месил щедро смоченный суглинок раздолбанной за уборочную просёлочной дороги. Часа через полтора ходу по ней, очень скользкой и вязкой, должна была дорога эта скончаться от силы крепко и зло затоптавшего её Владимира Петелина прямо возле первых совхозных огородов. ЗиЛа своего бросил Петелин без угрызений совести за пятнадцать километров от деревни. Не по-мужски подвёл его брат ЗиЛ. Просто по дурному. Нет, чтобы сломаться и передохнуть пока хозяин гайки крутит. Так он взял и выпил весь бензин до последней капли. А Петелин в поле-то всегда пару канистр запасных брал, но сгонять к брату за двадцать пять километров ему и в голову не пришло с доливом топлива. Наверное, стрелку на датчике бензина заклинило от тряски. Она показывала, что бензина в баке плещется ещё литров двадцать. Перебирая в уме матерей всех близких и дальних родственников, а также кляня несуществующего для советских граждан Господа бога и всех, каких помнил, святых, шофёр Петелин, мокрый как сама вода, в третьем часу ночи пнул раскисшим полуботинком калитку ворот дома своего. Во дворе он разделся до трусов, кинул на завалинку достирываться штаны с рубашкой, снял возле баньки носки и тяжелые как гантели, но не порванные на ухабах полуботинки зарайской фабрики и, чтобы не будить своих, лёг на полок верхний, бросил два веника под голову, пристроился и мгновенно удалился из окружающей его сырой действительности. Спать он за пятнадцать лет шоферской работы научился основательно и с полным возвратом потраченных днём сил. Никаких там случайных подъёмов в сортир и ненужных вообще сновидений. Потому он перед каждым тяжелым рабочим днём просыпался добрым молодцем. Со здоровым румянцем на щеках и всегда готовым с высокой стайерской стойки рвануть на длинную трудовую дистанцию.
После пяти утра мимо банного окошка прошли на выгон две петелинские коровы. Дышали они как астматики с большим стажем, хлюпали слюной, перемалывая сено, и мазохистски лупили себя хвостами по толстым бокам как звонкой плетью. Владимир Иванович под этот аккомпанемент и крики жены: «А ну, пошли, шалавы кудрявые!» стал степенно и основательно просыпаться. Он потянулся, сваливая с полка присохшие после субботней парной листья берёзы, вдохнул поглубже аромат кваса, который не успел разложиться даже после бросков из ковша на каменку. Жена провожала теми же ласковыми словами коров за ворота громко и весело, потому работала для Володи звонком будильника.
– Чего дома не ночевал? – спросила Вера Ильинична мужа, который уже собирал с завалинки мокрые чистые шмотки. Он хотел быстро повесить их на проволоку, кинутую для этих целей почти через весь двор. Белья в доме имелось много. Как и людей. Сами Петелины, трое детей от восьми лет до
семнадцати, тесть и тёщина младшая сестра, переехавшая из города после смерти петелинской тёщи.
– Не ночевал, спрашиваю, дома с какого такого чёрта? – ещё раз попробовала выбить из мужа ответ Вера Ильинична. И этим вопросом она сразу же легко затмила соседям слева и справа передачу «Последние известия». Левая соседка Мелентьева перестала жужжать сепаратором и ждала возможного взрыва крепкого семейного заряда любви и дружбы. Соседка справа, доярка номер один Плахотина, прекратила чистить песком совхозные вёдра для молока и показательно затяжно зевнула, чтобы показать полное отсутствие интереса к супружеским разборкам.
– Это как же – не ночевал! – сообщил соседям не интересный доклад Петелин. – Ещё как ночевал! В машине бензин на дороге кончился. Так я пятнадцать кэмэ по грязи пёрся. В третьем часу залёг в баню, чтоб вас не будить. Вон, глянь, волос весь в листьях. Это у меня подушка была из веников. Молока выпью и поеду с Васькой Короленко за машиной. Он прямо из бензовоза зальёт мне оба бака да три канистры. Давай молоко. Некогда мне.
На МТС завгар с упоением трепал нервы молодому шофёру Петьке Салову. У завгара Соснихина имелась собственная теория выращивания молодняка и быстрого магического перевоплощения его в передовики. Суть теории крылась в преодолении трудностей разнообразной тяжести молодежью. Борьба с ними, считал он, добавляет рабочей злости и мудрости житейской. Без которой радость труда – тайна, непостижимая многими за всю жизнь рабочую. Вот именно поэтому все преграды пацанам он придумывал сам и тщательно их отшлифовывал на податливой пока натуре. Взрослых шоферов, трактористов и комбайнеров он не трогал. Потому как мог безнаказанно быть крепко битым. В этот раз он никак не давал Петьке три поршневых кольца. Салов ходуном ходил вокруг завгара и за ним, заглядывал ему в глаза и совал под нос промасленный листок, где были подписаны директором его личные обязательства. Но холоден был завгар Соснихин и произносил только одну фразу.