Ранние сумерки

Листов хватило на левую сторону тропинки, до куска трухлявого ствола. Потому грибы с него и за ним пришлось рисовать уже всё-таки в книге. С того места, где закончились записи. Обломками угольных палочек рисовать было даже удобнее, короткими они не так ломались, когда рука тряслась. Потом затекла нога, он отпустил книгу, чтобы сесть чуточку по-другому, и вместо книги ему протянули новые листы.

Он взял.

Да, так гораздо удобнее.

Можно вырисовать крупнее и побольше деталей.

— Вот эту можно снова и покрупнее? — сказал голос Тьелпе.

Можно, и снова, и покрупнее.

И дальше. Все травы, что по правой стороне, после грибов. И вот эту, с темными цветами, похожими на глаз. И ту, с вырезанными листьями. И этот пучок пушистых цветущих шариков чуть лилового оттенка, растущих из одной точки. И следующую.

Кто-то давал ему воды. Он пил и рисовал снова.

Когда правая сторона кончилась, он начал левую сначала, вдруг что-то упустил. Тьелпе пришел снова и попытался снять его со стола — Ломион его оттолкнул. Надо было нарисовать все ещё раз, вдруг он ошибся, вдруг что-то неправильно... Бумага закончилась снова, он опять нашел книгу. Руки дрожали все сильнее, но он очень старался.

Дверь хлопнула. Запахло грозой.

Его сорвали с места, протестующе воскликнул что-то Тьелпе, и совсем рядом Ломион увидел горящие глаза лорда Куруфина. Тот его встряхнул, угольная палочка вылетела из пальцев, бумага разлетелась.

— Ты! — воскликнул Куруфин. — Всё-таки ты!!!

... Теперь он был горячий как печка, когда с силой прижал Ломиона к себе, и это тепло сделалось вдруг со всех сторон, проламывая защиту, и хлынуло внутрь. В груди словно что-то лопнуло, Ломион изо всех сил вцепился в его кафтан, темно-красный с золотой вышивкой, и заплакал отчаянно.

И не отпускал, сколько мог.

*

— Если это случится, мне будет нелегко удержать себя в руках.

— Не сходи с ума, отец, и хватит пустых угроз. Руку на дитя ты не поднимешь.

— Угораздило же его дать обещание!

— Мальчик — все, что нам осталось от Арэльдэ.

— От Эола. Да будь оно все проклято...

Куруфин схватил стакан, плеснул ещё крепкого вина. Что-то хрустнуло у него в руке, стакан развалился, и вино полилось на пол. На ладони остался глубокий порез.

— Хуже всего — этого могло не быть, — сказал он с тоской.

Тьелпе молча разлил вина в уцелевшие стаканы. Ещё три перед тем были без затей разбиты о стены.

— На кой рауг я себя сдержал? Мне хотелось убить мерзавца там, на юге! За ложь, за похищение, за все сразу! Оскорбить, подбить бросить мне вызов... Нет. Я решил... Не повторять ошибок. И что теперь? Не повторил — потерял Арэльдэ, могу потерять Турко, и все за то, что я не оторвал голову одному лесному убоищу!

— Не бери на себя чужой вины.

— Я должен быть счастлив, что поступил правильно, — Куруфин засмеялся горько. Кувшин вина был третий.

Тьелпе вздохнул и прошел в комнату дяди, взять у лекарей чистую ткань. Их тут сидело пятеро, сменяя один другого, делясь с отравленным жизненной силой, и только это его и держало. Их помощь — и воля самого Тьелкормо, который отказывался сдаваться.

Помощник лекаря торопливо обтирал влажной тряпочкой лицо Тьелкормо, изжелта-бледное, с посиневшими губами. Отрава разошлась по телу, проникла в сердце и глубоко повредила его, говорили лекари. В спешке не дал осмотреть рану, только прижал тряпку и перевязал поверх одежды, говорили лекари, потом не замечал слабость...

Но что же это за яд, который выказывает себя так не сразу?

Снадобья от орочьего яда были бесполезны.

— Моя помощь уже нужна?

— Пока нет, — сказала старшая целительница, серая от усталости.

Он присел на край постели, взял Тьелкормо за руку ненадолго. Тот разглядел племянника — криво улыбнулся, слабо сжал его пальцы. И снова с трудом потянул воздух.

— Арэльдэ не простила бы нас, — подумал вслух Тьелпе, вернувшись к отцу и перевязывая ему ладонь.

Куруфин засмеялся снова. Да, плохой довод.

— То-то Ноло обрадуется подарку с историей, — бросил он. Выпил в несколько глотков полстакана. Тьелпе вылил в кувшин воду, которую принес сам. Ему тоже хотелось бегать от стены к стене, бить посуду и рвать на себе волосы, но раз отец уже делает это все — повторять словно бы не стоило.

Все равно, пожалуй, выйдет хуже.

Нет, вина он себе всё-таки налил.

Дверь скрипнула — Хуан без труда открывал ее лапой. Протопал к ним торопливо, виляя хвостом. Странно было, что он не там, не рядом с Тьелкормо, словно понимает, что помочь нечем...

Хуан постоял между ними двумя, выбирая, втянул воздух — и решительно ткнулся мордой в руки Тьелпе. Бумагу в его зубах Тьелпе нащупал раньше, чем заметил.

Развернул.

Рисунок углем полустерся и намок от собачьей слюны с одной стороны. Но это была точно детская рука, слегка дрожащая. И только потом Тьелпе понял, что эти каракули — листья и травы. Примерно половину нарисованного можно было разобрать. Он почти увидел, как это нарисовали.

— Что за дрянь ты притащил? — спросил Куруфин слишком громко, протягивая руку за листом. Тьелпе оттолкнул его и бросился к целителям.

— Хисимэ! — окликнул он травницу из синдар, единственную здесь. — Ты могла бы опознать их?

Удивлённая, женщина развернула мятый лист к себе.

— Вот это, несомненно, белоклык, это меднянка... — повертела рисунок в пальцах. — А это, кажется, вех...

— Что между ними общего?

— Они все ядовиты, — сказала она торопливо. — Вех — очень. Откуда это, что это?

— Похоже, это травы Эола, — выговорил Тьелпе. — Возможно, будут ещё рисунки. Сейчас вернусь.

— Бедный мальчик, — сказала синдэ почти беззвучно.

Куруфин в гостиной замолчал намертво. Пока целители очень торопливо спорили над рисунками о признаках отравления каждым растением. Пока Тьелпе бегал туда-сюда, от растерянности сам, только потом спохватился и отрядил Ньялмэ бегать с бумагами. Пока составляли первые смеси противоядий. Отмер он, лишь когда Хисимэ очень осторожно сказала, что, кажется, третье снадобье действует, и отравленному становится немного лучше...

Так потом передали.

А Тьелпе просто безуспешно пытался отобрать у Ломиона книгу записей и напоить его молоком, когда отец ворвался.

“Заберите его”, — только и сказал Куруфин две свечи спустя, когда сын Арэльдэ совсем ослабел от рыданий и начал засыпать у него на руках.

“Не ждал, что ты так целителен”, — хмыкнул Тьелпе.

“Ни слова больше”.

Они сами не успели бы. Ни гонцы, отправленные на запад, к неглубокой могиле Эола за его оружием, ни малый отряд, ушедший на юг к Эоловой усадьбе. Даже слуги Эола были бесполезны, хоть один из них впал в ужас от случившегося и отвечал на любые вопросы...

Они и с подсказками Ломиона едва успели, больно много всего росло в Эоловом саду. По-честному, главная заслуга здесь все равно у травниц Хисимэ и Майтариль. Но без подсказок...

Нет, и думать не хочется. Не нужно.

Напоенный, наконец, молоком и целительским жидким супом, сын Арэльдэ спал все там же, на лавке в его мастерской, съежившись под материнским плащом. И Тьелпе на мгновение очень захотелось лечь здесь же и обнять его.

Вот только слуг Эола надо бы все же выпустить из кладовой. И работа стоит второй день. И гонца к Нолофинвэ нужно отрядить, и главное, понять, как рассказать обо всем безумии.

И к Тинголу, что самое неприятное. Возможно, слуга Эола, который в таком ужасе от дел хозяина, станет подходящим посланцем.

— Я отправил вслед малому отряду новый приказ, — сказал Куруфин, едва Тьелпе вошёл к нему. — Оставаться там и охранять усадьбу.

— Поискать записи в мастерской Эола, конечно же?

— И это.

— Тингол будет в ярости, — предупредил Тьелпе.

— Как родичи, соседи и временные опекуны, — улыбнулся Куруфин нехорошо, — мы вправе сохранить наследство сына Арэльдэ и управлять им до его совершеннолетия.

— Отец, ты хочешь виру за Тьелкормо? Но зачем тебе Нан-Эльмот? Даже ты вряд ли отдашь приказ рубить древние дубравы ради построек. И говорят, энты есть и в нем тоже!