Ранние сумерки

...Лошади ещё шли рядом, шаг в шаг. Единственная гармония здесь. Хотелось умчаться вперёд, хотелось то ли нестись на юг и просить прощения, то ли мчаться ещё и ещё дальше от Нан-Эльмота, от злоязыких полубратьев, от всего мира, схватив Ломиона в охапку и слушая, как стучит его сердце...

Спокойно. Спокойно. Они глупцы, но они ей не враги.

“Разве?” — насмешливо зазвучала трещина, дохнула холодом льдов. Один раз они ее предали.

Арэдель закусила губу.

— У меня две плохие новости, кано, — сказал, встретив их, Ньялмэ. Юноша очень старался не выглядеть несчастным, временами даже получалось.

Арэдель потянулась мыслями к сыну — и улыбнулась. Здесь, недалеко.

— Ты потерял его, растяпа?! — взвился немедленно Тьелкормо.

— Он скрылся от меня, кано, и мы не можем его найти.

— Если не отыщешь его немедленно, — начал Тьелкормо, и даже закрыться забыл, колеблясь между обещаниями не то переломать ноги бедолаге, не то заставить чистить конюшни следующие годы неотрывно.

— Он недалеко, — прервала его Арэдель. — А другая новость?

— Эол из Нан-Эльмота прислал ворона с письмом, госпожа Арэльдэ.

И ей немедленно стало жаль, что они охотились не на воронов. Она слабо удивилась, что не радуется совсем, а вместо этого — вместо этого ей захотелось быть ещё дальше от Нан-Эльмота.

Нан-Эльмот был тяжестью на душе, которую она сбросила, как поняла прямо сейчас. Ей нужно много, много лиг между Нан-Эльмотом и собой, и думать о нем издалека, тогда станет правильно. Тогда она, возможно, поймет — издалека — и сможет ответить на вопросы, которыми сыпал Турко.

Не ему, себе.

— Жаль, что мы не на воронов охотились! — бросил Тьелкормо, спешиваясь. — Что в письме?! — рявкнул он.

Ньялмэ выпрямился.

— Темный Эльф требует вернуть ему сына, или он обратится к Тинголу с известием о похищении.

Тьелкормо зло засмеялся, оскалив зубы.

— И что? Тингол выйдет из-за своего забора и погрозит нам пальцем? Тингол отправит жену воевать с нами? Убирайся с глаз моих и найди... мальчишку. Без него не возвращайся!

Арэдель соскользнула на землю и принялась расстёгивать пряжки седла. Осень, чуя ее недовольство, обернулась и ласково пофыркала ей в затылок.

— Идём же! — сказал Тьелкормо нетерпеливо.

— Ступай, я найду его и поднимусь следом.

Тьелкормо фыркнул обиженно, как мальчишка, и размашистым шагом ушел к себе. Или к брату.

Арэдель сама отвела Осень в конюшню и обратилась к Ньялмэ, который рядом успокаивал обиженного невниманием коня Тьелкормо:

— Где у вас псарня?

— Я был там... — возразил было Ньялмэ и вздохнул. — Идёмте, госпожа Арэльдэ.

Но в гостиную Тьелкормо она поднялась уже одна, лишь мысленно касаясь сына.

Они оба были здесь, измятое, словно в гневе, письмо валялось перед ними на столе. Даже в отдельных знаках письма Арэдель узнала руку Эола. И оттого брать его в руки... Не хотелось.

— О тебе здесь нет речи совсем, — сказал Куруфин, словно она не уезжала сегодня вовсе, и он лишь продолжил прерванный разговор. — Он требует вернуть лишь сына.

— Сына, которому он лишь год назад дал имя, — подумала она вслух.

— Я не ждал бы добра от сына такого отца, — бросил Тьелкормо.

— Это мой сын и моя кровь! Кровь рода Финвэ!

— Это дитя шарахается от эльдар и прячется от тех, кто за ним присматривает. Это дикарь и сын дикаря, Арэльдэ.

— Придержи язык, Тьелкормо, или я решу, что ты испугался Тингола!

— Да как ты смеешь!

— Угомонись! — рявкнул ему уже Куруфин. — Тингол сам по себе нам не угроза. Но риск удара в спину в миг опасности — дело скверное. Для всех нас, не только для восточного Белерианда.

— Что я слышу, Куруфинвэ? Ты предлагаешь обменять свободу моего сына на тень угрозы? — спросила она холодно и прямо.

Куруфин взгляда не отвел.

— Нет. Лишь подумать о том, как именно ты хочешь жить дальше.

— Что у тебя на уме — у Тьелкормо на языке!

— Не буду отрицать, для меня это дитя — чужак и сын чужака.

— Ты просто не хочешь видеть в нем дитя рода Финвэ, иначе не заговорил бы о цене угрозы никогда!

“Сегодня здесь нет Тьелпе”, — подумала вдруг Арэдель, и это показалось недобрым признаком.

— Да, я не вижу дитя рода Финвэ в пугливом создании, прячущемся по углам, — отозвался Куруфинвэ. Тьелкормо откинулся в кресле, скрестив на груди руки.

— Он никогда не видел столько эльдар. В нашем... В поместье жило лишь несколько слуг и подмастерьев.

Куруфинвэ пожал плечами.

— Я не стану ни убеждать больше, ни обсуждать это, — сказала Арэдель, поднимаясь. — У тебя тоже сын, Курво. Я не стану тебе объяснять, что это такое… изнутри. Ты знаешь не хуже меня.

А ещё сын его совсем юным ушел вместе с отцом в Исход. Может ли быть, что в глубине души Куруфинвэ считает Эола правым?

— А ты, — бросила она Тьелкормо, — вряд ли поймёшь меня сейчас. Что ты видишь — помеху совместной охоте и только?

— Арэльдэ!.. — сказал тот сквозь зубы.

— Молчи. Сейчас — не говори ничего. Я услышала достаточно, я сказала что хотела. Если вы не принимаете моего сына — его примут мои отец и братья.

— Ты — наша гостья сейчас, — сказал Куруфинвэ спокойно.

— Я знаю.

“Скажи это, — Арэдель закрыла разум, осанвэ не могло ей помочь сейчас, но хотеть то она могла! — Скажите это, глупцы! Что мы оба ваши гости! Ну же!”

По лицу Тьелкормо снова пробежала обида, он отвернулся и плеснул себе ещё вина. Куруфинвэ молчал. Кажется, сказал все, что считал нужным.

Аредэль стиснула руки — пальцы были холодными как лёд.

— Это все, что вы можете сказать? — Ее бросило в жар. – Мои братья, мои друзья? Турко, ты вправду думаешь, что можно просто вырвать кусок из сердца и жить дальше?

Тьелкормо вскочил, опрокидывая кубок с вином, она протянула руку, останавливая его. Вино темной волной поползло по столу.

— Или ты, — продолжала она, — винишь дитя за то, что я исчезла, за то, что лишила тебя радостей дружбы и развлечений? Вот я стою перед тобой! Что ж не винишь меня?

Посмотрела в глаза Куруфинвэ.

— А ты, Курво, разве не позвал с собой сына, едва достигшего совершеннолетия, не повел его в бой? Уж не меня ли в себе узнал? Так я в бой его вести не стану! Не тороплюсь! Но и бросать только за то, что он вам чем-то нехорош – не собираюсь!

Куруфин молча стиснул подлокотники кресла, медленно поднялся. Но волна жара уже отпустила Арэдель.

— Мне можете не отвечать, — выдохнула она. – Себе – ответьте.

Она стремительно вышла. Очень хотелось хлопнуть дверью посильнее.

*

Мама очнулась перед самым рассветом, а до того снова сидела неподвижно, глядя то на свет, то за окно. Ломион ждал, дремал и снова ждал, не зная, чего.

Догадался, увидев, как мама вновь сворачивает тяжёлый теплый плащ и дареную меховую накидку, стягивает ремнем...

— А теперь, — сказала она, — сыграем. Идём как по лесу, слышишь, Ломион?

Они скользили бесшумно мимо дверей и лестниц, и ни одна ступенька не скрипнула у них под ногами. Несложно было. Он умел красться по лесу с тех пор, как начал ходить.

Они проскользнули в конюшню и разбудили Белую Птицу — та вскочила на ноги, фыркая и удивляясь. Кажется, лошадь тоже запуталась в днях и ночах.

— Мы снова бежим? — спросил Ломион грустно. — Чем они грозили тебе?

— Ничем. Но я в бешенстве. Они не хотят принимать тебя, Ломион. И мы едем к моему отцу.

— Для чего?

— Эол по-прежнему хочет разлучить нас и обвиняет моих братьев в похищении. Он отправится к Тинголу, который ненавидит сыновей Феанора. А мы отправимся к моему отцу, верховному королю всех нолдор. Твоему деду. Он не только примет меня. Он будет рад тебе.

— Ты думаешь? — спросил Ломион.

Мать молча обняла его и подсадила в седло.

Застучали копыта Птицы по каменным плитам. Ломион ловил удивлённые взгляды жителей крепости, но никто не пытался их удержать.

Совсем.

Только кто-то пожелал удачной охоты не слишком уверенно.