Ледяное забвение

Закончил Гитлер словами о том, что он сам и его супруга хотят, чтобы их тела были немедленно сожжены. Записав все это дрожащей рукой, Траудль ушла в соседнюю комнату, чтобы перепечатать записанные тексты на машинке.

Тем временем в зале для совещаний была организована церемония регистрации брака. Из находившегося поблизости подразделения фолькештурма вызвали муниципального чиновника по фамилии Вагнер и попросили его зарегистрировать брак фюрера с Евой Браун. Ева облачилась в свое любимое длинное черное платье, Гитлер был в парадном мундире.

Церемония оказалась короткой. С учетом особых обстоятельств бракосочетание было проведено по законам военного времени, то есть незамедлительно. Адольф Гитлер с Евой Браун заявили, что имеют безупречное арийское происхождение и не страдают наследственными болезнями. В брачном протоколе было отмечено, что их просьба удовлетворяется и что заявление «проверено и признано надлежаще обоснованным». Новобрачная была так взволнована, что начала подписываться своим девичьим именем, но тут же зачеркнула начальную букву «Б» и написала: «Ева Гитлер, урожд. Браун». После чего все перешли в личные покои фюрера, где собрались секретарши, кухарка фройляйн Манциали, готовившая Гитлеру диетические блюда, а также несколько адъютантов, чтобы немножко выпить и повспоминать о былых временах.

Фюрер отвечал на поздравления шутками и даже выпил немного токайского вина. Ева сияла. Она вышла в коридор принимать поздравления. В разных комнатах стихийно возникали вечеринки. Гитлер был рассеян и поминутно выходил узнать, напечатано ли завещание.

Траудль закончила работу около четырех часов утра. В зале совещаний Гитлер поставил свою подпись под политическим завещанием. Ева встала в полдень. Ординарец фюрера приветствовал ее, как обычно, словами: «Доброе утро, любезная фройляйн». Улыбаясь, она сказала, что теперь ее можно называть «фрау Гитлер». Она попросила служанку Лизель передать обручальное кольцо ее подруге Герте Шнайдер, потом вручила Лизель кольцо на память. Затем она подарила Траудль Юнге самую ценную вещь из своего гардероба – манто из черно-бурой лисы. «Надеюсь, это доставит вам радость», – сказала Ева.

Время тянулось медленно. Ничего не оставалось делать, кроме как заниматься болтовней и курить. Курили все открыто, даже Ева, и фюрер не обращал на это внимания. Но ослабевшая дисциплина и фамильярность персонала, выдававшая истинное положение вещей, были по дозволению. Несмотря на болезненное состояние и слабость, делавшую его похожим на призрак, бродивший коридорами бункера, авторитет фюрера до самого последнего часа, когда у него не стало ни власти казнить и миловать, ни силы навязывать свою волю, оставался абсолютно непререкаемым.

Под конец дня поступило сообщение, что дуче был схвачен итальянскими партизанами и без долгих разбирательств расстрелян вместе со своей любовницей Кларой Петаччи. Их трупы привезли в Милан и повесили вверх ногами у бензоколонки на Пьяццале Лорето, где кричащая толпа осыпала их ударами, оплевывала и забрасывала камнями.

Под впечатлением от этого известия Гитлер начал готовиться к собственному концу. «Я не попаду в руки врага ни живым, ни мертвым, – заявил он. – После смерти мое тело будет сожжено и потому никогда не будет найдено». Со многих лиц из своего окружения, в том числе с камердинера Хайнца Линге и своего шофера Эриха Кемпки, он взял обещание позаботиться о том, чтобы его останки не попали в руки врагу.

В столовой Гитлер с повлажневшими глазами попрощался со своими адъютантами и секретаршами. С отсутствующим видом он обошел всю шеренгу, молча протягивая каждому руку. Кто-то что-то говорил ему, но он не отвечал или же беззвучно шевелил губами. Ева Браун, печально улыбаясь, обняла Траудль и сказала: «Пожалуйста, попытайтесь выбраться отсюда». Потом, зарыдав, прошептала: «Передайте от меня привет Мюнхену».

Попрощавшись со всеми, Гитлер вместе с женой скрылся за дверью своей комнаты. Через какое-то время там раздался один-единственный выстрел. Сразу же после этого начальник личной охраны фюрера группенфюрер СС Ханс Раттенхубер зашел в комнату. Гитлер сидел скорчившись и с залитым кровью лицом на диване. Рядом застыла Ева с обесцвеченными от яда губами. Ее платье было мокрым из-за опрокинутого на столике графина с водой.

Убедившись, что они мертвы, Раттенхубер распорядился вынести трупы Гитлера и его жены во двор. Линге и доктор Штумпфегер завернули тело Гитлера в темно-коричневое солдатское одеяло и потащили свою ношу наверх. За ними следовал рейхсляйтер Борман, несший Еву с распущенными волосами. Шофер Кемпка не мог спокойно смотреть на эту картину: он знал, как она ненавидела этого человека. Он подошел и, сказав: «Разрешите, я понесу Еву», – почти вырвал мертвое тело из рук Бормана. Подниматься пришлось по крутой лестнице, и он едва не выронил его. Когда Кемпка остановился передохнуть, ему на помощь пришел адъютант фюрера Отто Гюнше, и вместе они вынесли тело Евы в сад рейхсканцелярии, от которой остались лишь полуразрушенные стены, которые сейчас содрогались от взрывов. Сквозь облако пыли Кемпка увидел тело Гитлера, лежащее в трех метрах от входа в бункер. Тело Евы положили справа от трупа фюрера, после чего их облили заранее приготовленным для этого бензином. Раттенхубер пригласил обитателей фюрербункера выйти на траурную церемонию наверх. Но едва они собрались, усилившийся артобстрел вынудил всех спешно укрыться в бункере.

Вечером обгоревшие до неузнаваемости трупы Гитлера и Евы завернули в брезент и опустили в воронку от снаряда перед входом в бункер, после чего засыпали останки супружеской четы землей и как следует утрамбовали.

– Когда все уже было кончено, – продолжила Траудль свой печальный рассказ, – любопытство заставило меня спуститься вниз, где располагался кабинет Гитлера. Дверь была открыта. На полу возле дивана валялась разбитая ампула из-под яда. На подушке с правой стороны дивана расплывалось кровавое пятно. На металлической вешалке болтался поводок для собаки. Рядом висела простая серая шинель, а сверху – фуражка с золотым гербом и светлые перчатки из оленьей кожи. Я решила взять одну перчатку в память о фюрере, но что-то меня остановило. В гардеробе я заметила манто из черно-бурой лисицы, как раз то, которое Ева мне завещала, но не смогла его взять. Зачем все это? Мне самой тогда нужна была лишь ампула с ядом.

Воспоминания Траудль о Еве Браун довели Ирму до слез. Магда же после этой «сказки на ночь» потом долго не могла уснуть. До этого вечера она не знала, что ее мама служила гувернанткой у Гитлера – у этого ужасного человека, о котором ей в школе говорили, что он был самым страшным диктатором двадцатого века.

Зато теперь из дневников отца она узнала, что тот возненавидел Гитлера еще до прихода его к власти. Гюнтер писал, что даже внешне облик этого крикливого выскочки с зачесанной на левую сторону косой челкой, свисающей, как хвост дохлой птицы, и крупноватым утиным носом со щеткой усов под ним был противен любому нормальному немцу. Никто бы тогда не удивился, если бы этот трибун-горлопан после первых же своих речей с эпилептическими взвизгами, дикой жестикуляцией, лающим ором и мечущимся взглядом был бы схвачен за шиворот первым же полицейским и выдворен вон. Но поскольку ничего подобного не происходило, восприятие этого омерзительного персонажа начало меняться: Гитлер стал привлекать внимание, и его скандально-одиозная персона заинтересовала даже весьма далекую от политики Лени Рифеншталь.

Лени тогда мало что поняла из того, что говорил Гитлер, но его речь и энтузиазм слушателей произвели на нее такое сильное впечатление, что ее стала преследовать навязчивая идея о личной с ним встрече. Ей хотелось составить собственное мнение об этом человеке, вызывающем такие жаркие споры. И хотя в ближайшие дни она должна была на несколько месяцев покинуть Германию для съемок фильма в Гренландии, Лени, не надеясь получить своевременный ответ, все же написала Гитлеру письмо о своем желании познакомиться с ним и подписалась: «Вас приветствует Ваша Лени Рифеншталь».