Есть такая профессия...

— Но она же фу! И это учит детей? — ответила мне побледневшая девушка.

А мне вспоминались другие недавние картины. Кровь, внутренности, все перемешано, все в фарш — это снаряд попал в окоп. Невозможно даже определить, сколько там было людей. Или расстрелянный поезд, эвакуировавший детский дом… Умершая девочка с ранением в живот, которая в последние свои минуты куда-то ползла, оставляя за собой кишечник… Раненые бойцы, часто в грязи и экскрементах, которых мы отмывали и в спешке оперировали днем и ночью… Или тростинки умирающих от голода…

Наверное, что-то изменилось в моем взгляде, и Барбара отвела глаза, прошептав: «Извините». Но я уже задумалась: как так вышло, что детей учила алкоголичка? Кто тот слепец, что это допустил?

— Сивилла, вы знаете, что людям необходимо регулярно мыться? Вы работаете с детьми, как вы смеете в таком виде пребывать в школе? Эльф! Отрезвить любым способом, вымыть, выстирать и вернуть.

— Да, мадам! — ответил счастливый эльф, несколько кровожадно рассматривая Трелони.

— Надо здесь после нее вымыть, — сказала я, задумавшись о человеческих пороках. — Нет, я понимаю, товарищ Сталин специально открывал рюмочные-столовые, чтоб рабочий, возвращаясь домой с завода, мог выпить свои законные пятьдесят грамм под хорошую закуску. Усталость отходила, а больше ничего и не требовалось. А тут? Среди бела дня… И как, позвольте спросить, лечить алкоголизм? Особенно женский. Кстати, Барбара, есть ли какие-то зелья от пьянства? Или заклинания?

— Не знаю, мадам Помфри, может, в отделении у Януса Тикки что-то такое водится, но я к нему на стажировку не попала, а там так интересно!

Считай, больше двух третей осилили. Еще немного осталось. Почему я так вымоталась? Ведь бывало и по десять операций, и сутками у стола или у коек без сна, не уставала же так. Или просто не до того было? Помню, солдатики нашли вагоны на путях, а в них — дети. Фашисты проклятые их везли в свои госпиталя — кровь выкачивать. Сколько маленьких тел мы видели, когда началось освобождение — ни передать, ни описать. И эти маленькие детки, прозрачные от голода, часто избитые… Плакали даже особисты.

Ох, не время, не время, надо закончить, а потом и поплакать можно будет, спирт я тут нашла. С хлопком возник эльф. Почему-то он был в бескозырке с красной звездой, но в руках его было настоящее богатство — целая пачка «Беломорканала». Я его от радости расцеловала, смутив и эльфа, и Барбару, и даже аврора. С наслаждением покурив в окно, я выкинула окурок, попав в кого-то разумного, судя по возгласу, и повернулась к Барбаре.

— Ну что, готова?

— Да, мадам!

— Эльф, давай следующую.

Дверь распахнулась, как от пинка, и в кабинет кавалерийским шагом вошла мадам Хуч. Так сказать, инструктор нашей нервоистребительной авиации. Жалоб у нее не было, разделась она без слов и в кресло уселась даже с какой-то охотой. Взглянув, я порадовалась, что на мне маска, ибо с интимной гигиеной у этой дамы имелись сложности. Явное недопонимание и нелюбовь. Прочитать ей лекцию, что ли? После осмотра только. Прослушала, осматриваю, как положено, но замечаю неожиданную реакцию. При пальпации молочных желез мадам продемонстрировала симптомы полового возбуждения: учащение дыхания, повышение слюноотделения, покраснение кожных покровов, расширение зрачков и эрекция сосков. И как прикажете на это реагировать?

— Осмотр закончен, мадам Хуч, можете быть свободны. С результатом вас ознакомят через несколько дней.

Роланда встала с кресла и потянулась:

— Эх, мужика бы! — она как-то хищно взглянула на меня желтыми круглыми глазами и ухмыльнулась: — Впрочем, руки у тебя тоже ничего. Нежные.

Меня передернуло. После ее визита очень хотелось принять душ, но возможности не было, поэтому оставшиеся дамы, включая даже протрезвленную Трелони с ее печеночными проблемами, пролетели совершенно незаметно, как по накатанной.

Этот длинный день, наконец, закончился. Завтра по плану у нас были мужчины. И мы с Барбарой, выпросив у эльфов по чашечке кофе, готовились разбираться в анализах, заодно обсуждая, на что обратить внимание у пациенток.

А поздней ночью я сидела с ногами на широком подоконнике больничного крыла, со стаканом разведенного спирта в одной руке и папиросой в другой, и вспоминала. Слезы бежали безостановочно, перед глазами вставали лица — родных, коллег, эвакуированных, солдат и офицеров. Бесконечной чередой тянулись воспоминания о четырех самых страшных в жизни годах. О том, как злые самолеты со свастикой расстреливали красные кресты, как, протяжно гудя, погибало госпитальное судно, как мчался наш поезд сквозь взрывы… Я отпускала их — моих коллег и родных. Пусть война больше никогда не проснется и не начнет пожирать людские жизни…

========== Воздерживаясь от причинения всякого вреда ==========

Комментарий к Воздерживаясь от причинения всякого вреда

Осторожно: в главе злостный стеб. Любителям Дамблдора не читать, все вопросы с его ориентацией к мадам Ро. Байки, рассказанные в главе, являются байками. На свете может быть абсолютно все, и в ежедневной работе экстренных служб встречается и не такое. Дамы и господа, принесшие в комментариях анализы, просим понять и простить - сегодня неприемный день.

— Мадам Помфри, а вы не слишком жестко взялись? — спросила меня Барбара за завтраком.

— А мне понравилось, — заявил аврор, — надо будет задержанным такие медосмотры проводить, глядишь, веритасерум сэкономим.

— Аврор Молиш, не забывайтесь. Вы уже второй раз позволяете себе недопустимое поведение. Третий раз нарушения субординации — и я попрошу прислать вам замену!

— Простите, больше не повторится.

— Барбара, что касается твоего вопроса…

Я вспомнила глаза Лидушки — молоденькой медсестрички. И глядя в эти памятные, замутненные болью глаза, начала несколько адаптированный рассказ:

— Была у меня знакомая девушка. Тоже медиведьма. Семнадцать лет. Много работала, не отдыхая, не давая себе возможности даже на секунду отвлечься на себя. И вот однажды она прямо посреди палаты падает без сознания. Привели ее в чувство. Оказалось, что у нее уже неделю, как она сказала, «побаливает» низ живота. Обследовали. Вскрыли брюшную полость, а там — все в крови и гное. Оказалось, была киста, обычная, даже не большая. Лопнула. А теперь — гнойный перитонит. Затянула. Не спасли.

И я вспоминала бойкую девочку, яркую, как солнышко, прибившуюся к эшелону на забытой станции. Оставшись совсем одна, она находила в себе силы улыбаться… Я вспоминала, как она появилась у нас — одетая в чью-то шинель, оборванная, грязная, но такая открытая, не растерявшая себя на дорогах войны. И мы стали ей семьей, делили и горе, и радость. Девочка быстро училась, всегда находила доброе слово для ранбольных, писала письма родным тех, кто не мог писать сам, и улыбалась. Такой доброй, светлой улыбкой, от которой становилось теплее и легче даже самым тяжелым…

Помню, как она прибежала ко мне ночью, когда мне снилась доченька, так и не встретившая свой пятый день рождения. Как обнимала меня и вытирала бегущие слезы. Как говорила, что почувствовала мою боль. И как мне было страшно смотреть в ее глаза, когда мы не успели…

Слезы, как тогда, сами потекли по моим щекам, против моей воли. Я помнила, кажется, каждый ее жест, поворот головы, улыбку. Будто живая, стояла наша Лидушка передо мной и поддерживала своим все понимающим взглядом. Мы были семьей, мы все в нашем эшелоне были одной семьей, ведь иначе нельзя. И эта потеря была очень страшной… Для всех нас.

Я не могу позволить, чтобы такое повторилось, пусть здешние люди мне совсем чужие, но я никому больше не позволю так страшно умирать…

— И пойми, Барбара, вариант «само пройдет» — это не наш вариант.

Мы немного помолчали. Я была благодарна свидетелям моих слез, что они не пытаются выказывать мне сочувствие ненужными словами, и с трудом взяла себя в руки.

— Ну, что, — хлопнула я ладонями по столу. — Мужчины сами собой не осмотрятся. Пойдемте, коллеги. Сегодня удачный день спасти кого-то от него самого.