Пораженец

Глава 21

Лето 1915

Хорошо хоть я до конфликта со Столыпиным книгу закончил, что мне Зубатов насоветовал. Сел ее писать как раз, когда Митя пропал, чтобы как-то работой отвлечься, вот почти полгода и скрипел пером. Тут же как, каждую правку вычитай, отметку на полях поставь, старое вычеркни, новое впиши… через день работы весь лист зачеркнутый-перечеркнутый, из пяти страниц получается две.

Поначалу шло тяжко, потом приспособился через строчку писать и поля побольше оставлять и пошло-поехало. А еще Даша, бонна дочек, воспылала желанием освоить “Ундервуд” и по вечерам перепечатывала мои каракули, время от времени прибегая ко мне в ужасе.

И было от чего — я ведь все как помнил расписал. И войну, и тиф, и голод. И расстрелы почем зря, и контрразведки, и ЧеКу, и всеобщее остервенение. И как на каждом полустанке суверенная республика, в каждом порту интервенты, а в каждом доме реквизиции.

Не говоря уж о совсем дальнем будущем с Большим голодом, Большим террором и Большой войной. И Большой бомбой в финале.

Да еще настроение у меня хуже некуда, да еще выбешивало, что не на компьютере набираешь, а ручками-ручками, вот в тексте все и отразилось, жутковатая книжка получилась.

Сюжетец простой, взял я для основы биографию товарища Ленина — в некоем царстве, в тридевятом государстве, студент решил за брата-революционера отомстить, создал партию масонского типа, потом война, потом в подходящий момент подобрал власть у либеральных говорунов. Потом все передрались, кровавое месилово года на три, оппонентов и заложников пачками стреляли, а как политические противники закончились, принялись зачищать бывших товарищей. И все во имя высшей цели и всеобщего блага. С выходом на Оруэлла и атомную войну. Почти документальная вещь и, главное, никаких заклепочников в комментариях, я тут единственный попаданец (пока не доказано обратное).

Книгу на мои деньги издал Центросоюз, сразу массовым тиражом и копеечной ценой, фурор вышел необычайный. Публика и так всякую декадентскую фигню любила, война еще пессимизма добавила и тут известный визионер и футуролог инженер Скамов эдакий Апокалипсис выдает. Некоторые меня откровенно побаиваться стали — мало ли что в башке у человека, который такое выдумал. Критика, конечно, мямлила, что такое никак невозможно, кругом цивилизация, даже на фронте если и случается что-то похожее, то это единичные эксцессы.

Но пробрало всех, даже футуристов, еще бы, я ведь не постеснялся стырить что помнил не только у Оруэлла, но и у Платонова, Замятина, Хаксли и других. Писатель я не ахти, кривенько вышло, но восприняли как новый, невиданный стиль. Типа о таких страшных вещах гладким слогом никак нельзя.

Почти сразу ее издали в Англии, Франции и даже Германии. Несколько пачек книг отправили в шведский фаланстер. Встряхнуло этот террариум единомышленников — мама не горюй! Андронов и Коба писали, что эмигранты то ли восемь, то ли девять публичных дискуссий устроили, одна закончилась пощечиной, одна — натуральным мордобоем. Но ничего так, нужные мысли зашевелились, товарищ Урицкий, например, так прямо и заявил “Пристрелите меня, если я начну делать такое, как в книге”.

В фаланстере наскоро перевели “Кровавое колесо” на шведский и передали местным социал-демократам. Тех вообще проняло до печенок, и какая-то сволочь кинулась за милицией, в смысле, в Шведскую академию. Вот только Нобелевки мне и не хватало…

— Ловко, это они ворота и двери за полминуты вскрыли?

— Обученные, Митрич, — довольно усмехнулся Федоров.

Вернулся он из армии осенью, по ранению, и ходил с палочкой. И руководил службой безопасности Центросоюза. Вернее, конгломератом из артельных сторожей, десятка юристов, нескольких сотен боевиков и работавших под его крышей ребят Савинкова.

Из двора дома в другом конце грязного переулка между Мещанских улиц порскнуло полтора десятка “клиентов”, а местных парфюмеров уже ставили носом к стене федоровские орлы.

— Все точно, “одеколон номер три”, — подбежал и просунул склянку в окно машины один из них.

Я с некоторым удивлением посмотрел на Ивана.

— Спирт. Пополам с водой да лимонная эссенция, — объяснил Федоров. — Если с апельсиновой, то это “номер четыре” и так далее.

— Торгуют в обход запрета? — догадался я.

— А как же, про парфюмерию ведь губернатор ни слова не сказал, и продавать ее можно хоть днем, хоть ночью. И это еще туда-сюда, на Хитровке ханжой, то бишь денатуратом торгуют. Разводят клюквенным квасом и торгуют.

— Восемнадцать тысяч, — доложил еще один боевик.

— Ваня!!! — взвыл я. — Ты что, бабки с них сшибаешь?

— Конечно…

— Немедленно отзывай своих и поехали отсюда.

Как оказалось, таким способом Ваня пополнял кассу “практиков”. Отменно организованный налеты на подпольные “винокурни” проходили стремительно и приносили изрядные суммы денег.

Но.

Я хорошо знал, во что вылился “сухой закон” за океаном, так что нехрен лезть на эту кривую дорожку. В боевики идут люди определенного склада и ну вот совсем незачем растить из них рэкетиров. Что я и высказал Ване в довольно резких тонах.

— Они людей спаивают!

— Ага, а после твоих налетов что, не спаивают? Точно так же, только цены выше задирают. А рано или поздно вы засветитесь. И знаешь, что скажут?

— Скажут, что мы за трезвость, — буркнул Иван, глядя в угол и потирая лежащие на столе громадные кулаки.

— Хрена там! Скажут, что социалисты прикрывают тех, кто спаивает! А на пьяные деньги свои газетки печатают! Не отмоемся! В общем так, товарищ Федоров. Я, как член Исполкома, приказываю эту деятельность свернуть.

— А чем людей занимать прикажете, товарищ Большев?

— Спекулянтами. Теми, что продовольствие придерживают.

— Что, деньги с них требовать? Так скажут, что социалисты прикрывают, — довольно ехидно отпарировал Ваня.

— Продовольствие изымать и раздавать в рабочих поселках и деревнях. Как Робин Гуд.

— Как кто?