Инквизитор и чума

Глава 7

Инквизитор выходит под символ сына божества, которому он служит. Инквизитор окидывает своим взглядом прихожан и чувствует, как сердце сводит судорогой. В его голове, впервые за последнее время, вакуум. Тяжелое космическое пространство, поглощающее собой его внутренний мир. Он смотрит на людей, что рассаживаются по скамьям, и видит их искривленные страшной болезнью лики. Инквизитор, сжимающий скрипящую кожу, из которой сделаны его перчатки, хочет бежать сломя голову к обрыву, чтобы спрыгнуть и заслужить самую страшную кару из всех возможных.

«Я виновен в их смерти».

Он смотрит на прихожан и представляет, как их тела пожирает черная болезнь.

«Я виновен в том, что они… отправятся к отцу и к сыну его, чтобы встретиться там с ними в райском саду… — его мысли немного заторможены от испытываемого шока. — А виновен ли я?» — появляется вопрос, на который он не спешит ответить. — Что, если… что если это выбор самого Всевышнего… забрать всех детей своих сразу, а болезнь — как метод искупления их грехов. Что, если моя отравленная кровь не была карой, а была благословением?» — думает он своим затуманенным разумом, который находится в активном поиске причины, по которой все сложилось именно так.

— Дети мои, — произносит он слабым голосом, давится слюной и начинает откашливаться, паства при этом замирает на нервном и тяжелом вздохе. — Дети… мои… — проговаривает он, внезапно для себя сфокусировав все свое внимание на боли, исходящей от ободранных почти до костей пальцев на руках. — Примите это великое благословение, направленное нам Всевышним! — произносит он и понимает, что это ложь. Страшная, отчаянная ложь…

«Во благо… Это ложь во спасение, — инквизитор начинает лгать самому себе от обреченности, от безысходности. — Это даже не ложь… это лишь направление для мыслей… чтобы прихожане не боялись умирать».

Его взгляд встречается с глазами Моры. Чистыми, разными, великолепными глазами, в которых сочлись небо и земля, свет и тьма, жизнь и то, что после жизни.

— Дети мои… скажите мне, тому, кто является мостом между нашим миром и миром всеслышащего, всевидящего, мудрейшего и всезнающего… Скажите мне как на духу, у кого за плечами нет ни единого греха?! — его голос врезается в умы толпы, внимательно слушающей и вылавливающей каждое слово. — Ответьте мне! Кто здесь безгрешен?! — голос инквизитора поднимается к сводам и возвращается чем-то сакральным и сокровенным, пугающим и гипнотическим.

В церковной зале воцаряется гомон прихожан. Все обсуждают провокационный вопрос, заданный инквизитором. Никто не хочет признаваться в своей несовершенности, никто не хочет признаваться в своих грехах.

«Глупцы, — думает инквизитор, наблюдая за толпой под ногами. — Глупцы! Покайтесь! Иначе не видать вам света и тепла, не слышать вам песен ангелов и не обсуждать с ними вопросов вечности, созерцая мир наш сверху… Не наслаждаться вам компанией ваших родных и близких, почивших раньше», — думает он, смотря, как люди начинают ссориться и обвинять друг друга в надуманном, лишь бы не признаваться в собственном…

Вверх поднимается тоненькая белая ручка Моры. Инквизитор вытягивается, как струна на гитарном грифе, вслед за этим жестом от небольшой хрупкой девушки. Он смотрит на нее, наблюдает за тем, что она будет делать дальше. Он сжимает кулаки и чувствует боль и то, как свежие раны собственного производства начинают сочиться, наполняя перчатки свежей, теплой, отравленной жидкостью жизни.

— Послушайте, пожалуйста! — кричит она в попытке перебить гомон толпы. — Послушайте меня, пожалуйста, — она пронизывает тонкой леской своих слов прочную и плотную ткань базарного крика горожан.

— Тишина! — кричит инквизитор своим громоподобным голосом, что поднялся до свода и опустился на головы паствы в виде успокоительного, по ощущениям напоминающим холодный дождь. — Выслушайте! — он сделает жест в сторону Моры и приглашает её подняться на трибуну.

Та благодарно кивает и идёт мимо расступающихся прихожан в сторону высокого мужчины в черной рясе. Она поднимается и становится рядом с ним, после чего окидывает стоящих внизу своим легким взглядом.

— Позвольте вам признаться. Позвольте признаться перед вами и перед Богом в том, что я грешна! — начинает говорить Мора, и в храмовой зале наконец-таки воцаряется безмолвие. — Мой грех заключается в страхе! — она практически кричит об этом, практически срывается на плач, сознаваясь в этом. — Я бежала из родного города, отказавшись от борьбы, чтобы избежать Красной… — Мора запинается, её рука подтягивается к губам, голова чуть клонится вперёд, а веки своим сокращением выбивают слёзы. — Чтобы избежать Красной смерти, — выдавливает она из себя, и публика, внимательно наблюдающая за ней, готова поклясться в том, что она видела, как на миг, когда Мора открыла глаза, те были залиты экстрактом цвета безлунной ночи, разверзнутой кошачьим зрачком.

— Аминь! — вскрикивает инквизитор, который не видел того, что видели — или думали, что видели — люди. — АМИНЬ! — вновь произносит он, призывая прихожан к тому, чтобы те прокричали вместе с ним. — А-А-А-МИ-И-И-ИНЬ! — кричит он, и от этого крика невозможно удержаться.

Этот крик подхватывают прихожане, приветствуя ту девушку, что сказала правду о себе, не побоявшись мгновенной кары от Всевышнего.

— Я тоже грешен!

— И я грешна!

— И я тоже не был праведником!

Гул толпы взрывается признаниями, что сыплются со всех сторон. И люди, что так боролись за свой внутренний мир, начинают выплескивать его наружу. Эта всеобщая истерика не имеет ни формы, ни определенных звуков, и те, кто совершил поистине злые деяния, остаются злодеями, но со спокойной совестью. Те, кто думает, что был грешен, не могут сдвинуться с места, падают на пол и начинают молить и умолять. И никто не слышит, как многие сдавали невиновных девушек, называя их ведьмами. И никто не слышит, как многие рассказывают о том, как врали о мужчинах, рассказывая о них, как о послушниках падшего или о чертях, что приняли человечий облик ради обмана и получения душ. Никто ничего не слышит, как не слышал инквизитор, когда обрекал невиновных на страдания и смерть. Только он и Мора могут вычленить из этих воплей и криков не только отдельные слова, но и полноценные предложения.

«Что же я натворил? — только лишь губами он вычерчивает эти слова. — Я был так слеп, так глуп, так глух… и подвел своими действиями людей к черте… когда они прокляли нас всех, и это кара… И даже Всевышний не станет помогать нам, ведь мы… сами нарушили все его заповеди…»

Он смотрит на чернь, которую хотел уберечь от бед.

Инквизитор наблюдает эту мразь, что стонет и воет, и молит, и просит. Он думает о том, как сильно хочет сжечь этот город, чтобы очистить его огнем. Святой отец уже начинает считать и просчитывать, как это можно воплотить в жизнь.

— Дети! Дети божьи! — кричит он, привлекая к себе внимание присутствующих. — Послушайте меня! — инквизитор прекрасно знает, какая акустика в доме божьем и как ей правильно пользоваться, чтобы достучаться до умов, сердец и душ. — Вы все грешны! — говорит он, и гомон внизу потихоньку прекращается, а глаза, наполненные слезами, поднимаются на него. — Вы все грешники! — инквизитор практически кричит, но это лишь актерская игра, которую он должен вести с момента осознания того, что он натворил, и того, кто стоит перед ним.

— Прости!

— Помилуй!

— Пощади!

Толпа начинает роптать и разбиваться в поклонах и мольбах, но не перед высоким мужчиной, а перед символом религии, которой пропитана каждая клеточка этого места. Мора и инквизитор вновь наблюдают и мерзость человеческой натуры, и то, насколько человек — мразь, и это знание полностью уничтожает любое доброе намерение, любое стремление к тому, чтобы помочь плачущей толпе.