Лишённые сна

— А любовь?

— Любовь это баланс, бессмертное искусство, которое можно познавать и совершенствовать бесконечно.

Третий умолк.

— Браво, — недовольно буркнул Сейович, — долго же вы с ним провозились. А как насчёт меня, расколите?

— Даже браться не буду, сами расколетесь.

— Эге, тогда что вы можете сказать о вашей любви? Неужели всё дело в этой даме? Это так трогательно, идти за ответом к самому Лектору…

— Какая там любовь, — вздохнул Лёша, откинувшись на спинку. — Вы вот вроде доктор, а ничего не понимаете. С первого взгляда любви не бывает, только сильная влюблённость и не более того. А сколько времени должно пройти с первых «я тебя люблю» до всецелого осознания своих чувств? Я уже молчу про пресловутую страсть, которую ошибочно воспринимают за любовь.

— Чёрт с тобой, — отмахнулся доктор. — Какой бы сильной твоя… любовь… не была, она всё равно смертна.

— Тогда я брошу все силы, чтобы она умерла позже меня, доктор Сейович.

Свет в кабинете погас, и Лёша вновь оказался во тьме.

V. Лектор

Оглушающий звон ударил в голову юноши, теперь он лежал посреди огромного пустого зала с потолком в виде купола, слабо освещённого дюжиной настенных факелов. Под самым его сводом располагался деревянный куб, висящий на четырёх крепких железных цепях.

Только Лёша прищурился в надежде рассмотреть загадочный объект, как внутри того вспыхнул свет; пробиваясь наружу сквозь небольшие прямоугольные стёклышки, вставленные между зазорами досок по бокам, он озарял тёмный зал противной желтизной. Цепи слегка затряслись, их чёрные тени дрожали на ровных стенах из белого мрамора.

Юноша приподнялся на локтях; перебирая дрожащими руками, отполз с центра к одной из стен и прислушался. Из куба донёсся еле слышный голос:

— Ты правильно заметил, что Романов — псевдо.

— Что? — испуганно воскликнул Лёша.

— Единственное, в чём он прав, так это в сути спора: в нём должна родиться истина.

— Я спорил, Лектор! Спорил со всеми подряд, но истина не родилась.

— Я — истина, — строго объявил Лектор; его голос становился всё громче: — Ты молодец: спустил с небес на землю Романова, напугал Авика, заговорил Сейовича… каждого его же оружием, браво!

— И только поэтому я здесь, что переспорил твоих слуг?

— Это не слуги, мой друг, это мои тени, отголоски моих мыслей, — железным голосом вещал Лектор из своего светящегося куба, — они жаждали спора, но были в нём слабы. Скажи мне, чем ты отличаешься от них?.. Ты споришь так, как тебе сказал Романов, ради истины. Но сам Романов спорил только ради спора, как и Авик с Сейовичем. Спор ради спора — неправильный, любая дискуссия должна вести к действию; мало кидаться друг в друга фактами, нужно создать из этих фактов новую истину. Знаешь что-нибудь о ложном ощущении участия? Конечно знаешь! Бросил монетку в ящик помощи сиротам или сходил один раз на митинг и вот ты уже обожаешь благотворительность, ну и являешься ярым оппозиционером по совместительству. Но стоит ли твоё участие хоть чего-то? По итогу сирота умерла, а… впрочем, не важно.

— Я пришёл к тебе за ответом о смерти.

— Этим-то ты и отличаешься, тебе не нужно участие, тебе нужен результат!

Цепи затряслись сильнее, свет начал мерцать, то угасая полностью, то становясь ярким до такой степени, что чёрные тени исчезали с мраморных стен, и вся комната заливалась белым.

— Разберись прежде в вопросе жизни, — сказал, наконец, голос, когда свет снова стал противно-жёлтым.

— Задай мне его, — прошептал юноша.

— Я уже есть ответ, — воскликнул Лектор громче обычного, — и я не задаю вопросов, на которые не отвечу сам. Моя мысль свободна, а твоя — нет, но в этом зале я позволю тебе покинуть пределы разума.

— Жизнь есть игра, — предположил Лёша, прижавшись спиной к холодной стене, — и как у любой игры у неё есть свои правила: хорошие и плохие, прекрасные и ужасные. Но тот, кто по своей прихоти мешает играть остальным, должен быть лишён права игры.

— И смысл жизни?

— Закончить игру.

— Значит — умереть?

— Умереть, значит, проиграть, — Лёша помотал головой. — А умереть, ничего после себя не оставив, — худший вариант проигрыша.

— Тогда что ты хочешь знать о смерти? — спросил Лектор. — То, что это наказание за недостигнутое бессмертие?

— Нет, я только хочу спросить, как избежать её. Моя любовь сейчас в беде.

— Твоя любовь? А ты познал это чувство, друг, чтобы так громко заявлять о нём?

— Ты думаешь, что мне это не под силу?

— Я знаю, что это под силу мне — обитателю этого куба.

— Так поделись со мной этой силой, расскажи, как мне спасти мою любовь?

— Достаточно ли ты свободен в полёте мысли, чтобы получить это знание?

— А ты свободен? — поморщился Лёша. — Говоришь о свободе, а сам сидишь в клетке на цепях!

Свет замерцал, цепи затряслись настолько сильно, что с грохотом сорвались со стен, вырвав куски мрамора, и светящийся куб рухнул на пол. В зале поднялась страшная пыль, и только когда она окончательно развеялась и прямо с потолка, где раньше висел куб, пролился бледный свет, юноша смог разглядеть, что в клетке Лектора есть небольшая дверь.

— Правильно, — донёсся голос из куба — уже не светящегося. — Ты действительно прав. Прав во всём от и до, но кое о чём ты всё-таки забыл.

— О чём же? — говорил Лёша, подползая к кубу.

— Ты где-то потерял «Ла»! — рассмеялся Лектор.

— Лану? — удивился юноша.

— О, да, друг мой, ты снова прав. Ну-с, готов ли ты встретиться с истиной лицом к лицу? Освободи же меня! Узри Лектора!

Лёша приблизился к двери, просунул пальцы в решётки и резко дёрнул рукой. Дверь со скрипом отворилась. Юноша хотел закричать, но челюсть его свело болезненной судорогой, а на лице застыла бледная маска космического ужаса. Внутри куба стояло огромное зеркало.

— Ты спрашиваешь меня? — говорил Лёша своему отражению, глядя себе прямо в глаза. — Какие к чёрту Лишённые сна, какие к черту легенды? Ничего, ничего нет! Ты уже знал ответ, когда шёл сюда! Что она говорила? «Ты останешься со мной, будешь рядом?» Глупец! Тебе здесь не место! Твоё место рядом с ней, нужно было просто быть рядом! — Он зажмурился и тихо заплакал. — И ради этого я оставил её одну?

Лёша очнулся около заброшенного магазина хозтоваров. Он сидел около двери, обхватив поджатые ноги руками. Утреннее солнце слепило глаза, холодный ветер пронизывал болезненное тело насквозь. Голова юноши была тяжелее чугуна, он еле поднялся и, схватившись за макушку, медленно побрёл в сторону дома, с трудом переставляя ноги.

Три следующих дня Лёша пролежал в кровати, изредка нехотя поднимаясь, чтобы дойти до кухни и сделать пару глотков воды. Наконец, он не выдержал и вызвал себе скорую помощь.

}Эпилог}

Нигде осенью не найдёшь такого же спокойствия, как на деревенском кладбище. Лёше потребовалось всего несколько минут за компьютером, чтобы найти информацию об одном таком — о Вереечке.

Он сидел на низенькой деревянной лавочке, выкрашенной в синий цвет. Лёгкий ветерок гулял между потрескавшихся крестов, гранитных плит и металлических памятников с облупившейся серебряной краской и побледневшими овальными портретами.

Лёша смотрел на свежую могилу, укрытую новыми яркими венками и на портрет красивой, ещё здоровой Ланы. Внутри юноши всё сжималось, уже не горело, но болезненно тлело, словно сама душа издыхала от тяжёлой печали.

— Так долго искал и так быстро упустил, — шептал он, утирая горячие слёзы.

Ветер гнал листья вдоль оград из арматуры с резьбой и жуткими пиками, шумел в макушках деревьев, заглушая щебечущих птичек, что всегда выступают не сразу, а немного погодя, когда посетитель кладбища достаточно привыкнет к окружению.

— Никто мне больше не нужен, и так ото всех оградился, — причитал Лёша, сверля глазами портрет, — выдумал себе… и ведь сам же говорил, что нужен баланс! Совсем утонул в мыслях, а о тебе забыл!