Страница 31 из 32
– Нет, лучше бы без войны жили, а то хлеб вздорожает, и мужиков опять заберут, а от войны-то что толку – одно разоренье и пагуба невинных людей. Лучше бы жили в мире да согласии, ведь все люди на земле одинаковы, – здравомысленно заключила бабушка Евлинья.
Лекция. Лошадь. Николай: «Сам себе агроном»
Снятся Николаю Ершову сны как по заказу. То он во сне видит себя купцом, то во сне он клад найдёт, то ворох яиц увидит, а это все к деньгам, к богатству – мечта которая ни на один день не покидала Николая.
Однажды Николаю приснилось (как он сам рассказывал мужикам), что в сундуке у его бабы Ефросиньи, на самом дне лежит несчётное количество банковских билетов. Николай, проснувшись и не доложившись жене, пошёл в мазанку. Ища деньги, весь сундук исшарил, вывалив все добро на пол, а все же денег так и не нашёл. В другой раз ему приснилось, что он видел во сне как живого, покойного его дедушку Трофима, который якобы завёл Николая в огород, где росло восемь яблонь, называемый садом, и резонно сказал: «Только тебе открываю тайну, Колька. Здесь под яблонями ищи клад с золотыми деньгами. Я его зарыл, а попользоваться им мне не пришлось, потому что скоро умер. Так ищи и непременно найдёшь!» И тут же пропал дед из вида Николая, как призрак. Покопал, покопал Николай тайно от отца землю под яблонями в надежде отыскать золото, да так ничего и не нашёл, а отец увидев его добровольную усердную работу, похвалил: «Вот давно бы так, а то иной раз тебя и недопошлёшься в огороде покопать, а это, гляди-ка, сам на дело выискался!» Отцу-то и невдомек, что Николай заветный клад ищет.
А мужикам, собравшимся на беседу на завалинке, перед которыми Николай кладом хвалился, сказал:
– Весь сад изрою, а клад все же найду. Я в каждом деле упорный и настойчивый. Хотя я и так в запасе щепотку золота имею.
– А все же сколько у тебя их, золотых-то? – с иронией и с явной подковыркой допытывались мужики.
– Чуток есть.
– А все же?
– Вся мелочь, серебро да медь – все мои, по займам не хожу, своих хватает. Мне хватит, да внукам моим не прожить, – азартно бахвалился Николай, присепетывая языком и с хитрецой исподлобья подглядывая, какой эффект произвело на мужиков произнесение о тайном обладании золотыми монетами.
– Это неплохо! – вынужденно подхваливали его мужики.
– Намо, нет! – самодовольно заключал Николай.
– Я уж больно не люблю, когда с копейки на копейку перебиваться приходится, – тут же наивно и душевно признавался Николай мужикам. – Где бы чего купить – заглянешь в кошелёк-то, а там пусто. От безденежья в нем ветер гуляет, ни гроша и ни копейки, семишника2 ржавленного нету, – и продолжал, – я вот все задумываюсь над тем, как бы узнать причину, отчего в кармане у нас почти у всех мужиков, то есть, деньги не водятся.
– Счастья, видно, нету, вот они и не водятся! – вставил свое словцо Яков Забродин, присутствующий тут среди мужиков.
– А ведь у некоторых копейка на копейку так и лезут, рубль к рублю так и примазывается, – продолжая разговор о деньгах, словесно философствовал Николай. – Я вон все гляжу и завидую на Василия Григорьевича Лабина, как у него дело-то хорошо идет, как по маслу. Он вон каким капиталом стал ворочать. Богач, одним словом! – с завистью и восхищением похвально отозвался Николай о Лабине.
– Нашёл, с кем сравниться! У Лабина-то голова со смыслом, коммерсант известный, на него полсела кустарей работает, – вставил свое слово в разговор Степан Тарасов.
– Да и Василий Ефимыч Савельев неплохо живет, у него всего запасено вдоволь: и хлеба, и дров, и сена, и деньжонки водятся, степенный хозяин, с умом и расчётом живет. В улице-то он, пожалуй, уступает только Лабину, – не выдержал, чтоб не высказаться о Василии Савельеве как о крепком и зажиточном хозяине Иван Трынков. – Недаром Лабин-то частенько перезанимает денег на переворот у Василия-то Ефимыча, – не без зависти добавил он.
– Чай, неужто правда? – удивлялся Николай.
– Я лично своими глазами видывал, как Василий Ефимыч из своего сундучка Лабину деньги выдавал, – пояснил Иван.
– Василий-то Лабин самый честный мужик из всего села, из всего ихнего треста. Он больше всех заботится и о кустарях, – вступил в разговор присутствующий тут Ермолай Макаров. – Он однажды чего сотворил, благодаря своей милости к людям. Однажды Василий Суряков обратился к нему с такими словами: «Василий Григорьич? Нет ли денег авансом под каталки? Скоро Масленица, а у мово сына Кольки чёсанок нет, парню выйти гулять не в чем, а купить денег нет. – Да у меня тоже пока наличных нет, – сочувственно ответил Лабин, но в душе своей задумал чем-нибудь и как-нибудь удовлетворить просьбу. На другой день чуть ли не в полночь постучали снаружи в дверь к Суряковым. Им-то подумалось, кто-нибудь из Вторусских мужиков, заблудившись, просятся погреться. А когда дверь отворили, ужаснулись – на пороге стоял Василий Лабин, держа под мышкой новые с калошами чёсанки для Кольки. После выяснилось, что эти чёсанки принадлежали сыну Лабина Якову, но отец его рассудил так: Янька уже женатый, он и в стареньких погуляет, а Колька холостой жених, ему попристойнее новые.
А Николай, выбрав подходящий момент, снова втиснулся в разговор и продолжал нескончаемое повествование о себе, преимущественно хвалясь перед мужиками:
– Однажды я пришёл в потребилку, а там народу натискалось – колотухой не прошибёшь! Пока люди стояли и размышляли, выбирая товар, купить ай нет, я кое-как втёрся в очередь, впереди кума-Федора. Он мне мигнул, и я стою помалкиваю. А когда меня додвигали вдоль прилавка до приказчика, тут я и начал действовать. Набирать всякой всячины. Во-первых, я отрезал четыре метра молескину ребятишкам на портки, сатину красного два метра себе на рубаху, канифасу бабе на кофту полтора метра, да еще кое-чего. Все-то разве упомнишь! – хвалебно, для прикраски, он вставил в свою речь эти слова, – а когда я расплатился за все это, гляжу, а в кошельке-то у меня денег остался один двугривенный, маловато. Ну, думаю, не беда. Будет день, и будут деньги. Навьючил я на себя все покупки и попёрся к выходу, а люди от зависти и глаза под лоб. Когда я был в юношестве, отец у меня, видимо, был не без головы. Хотел меня отдать в Арзамас в Реальное училище на ученье, да я сам сплоховал, отлынил. А все девки на улице-то, они меня и смутили. Скорее всего, из меня бы хороший инженер получился, и средства в ту пору у бати были, и способность в моей голове была. Мозгами я и тогда неплохо пошевеливал, а вот, видимо, не судьба. Ходил бы я сейчас в начальниках, портфелем бы помахивал, людям на зависть и бабам на соблазнение, а то вот, работай в своем хозяйстве, горб себе наращивай. Помню, женился я в двенадцатом году или в тринадцатом, это не столь важно. Только на второй день на свадьбе на пиру, с большой радости, ну сами понимаете, что за радость, я в доме тестя в знак честности и девственности своей невесты-жены Фроси глиняную корчагу разбил. Всем известно, что молодой-то мед пальцем пробуют! – иносказательно объяснил Николай. – Конечно, за ущерб в хозяйстве я тогда получил от тещи большую взбучку, и долго упрекала за этот урон. Ведь корчага-то в то время денег стоила. Зато Фрося, жена моя, угодила мне: не баба, а ком золота. Как-то по-первости, в первый год моей женитьбы, мы с Фросей летом на лошади поехали в лес за вениками. Наломали их, наклали на телегу вровень с грядками и двинулись домой. Лежим, помню, на зеленых вениках мы с Фросей, милуемся, целуемся, так приятно! И покачивает, и запах от веников голову дурманит. Я до того увлёкся своей молодой бабой, что и не заметил, как повстречался в дороге нам Митька Кочеврягин, а у него на уме-то, знать, всегда только одно озорство да вредительство. Он возьми, да и выдерни у левого заднего колеса моей телеги чекушку. Колесо-то ехало-ехало, да и слезло с оси-то, откатилось в сторону и затерялось в только что выколосившейся ржи. А я, повторяю, сразу-то и не догадался. Мне не до этого было, был занят бабой. Телега-то едет, искособочившись, и ось концом царапает в придорожной пыли, как плужком, бороздку. Когда я хватился, колеса-то нет, но по бороздке-то легко было его найти. Пришлось вернуться назад по дороге с полкилометра. Вот до чего доводят игрушки то. Когда меня отец отделял, дал мне в надел, как положено, мою жену, двоих ребятишек, которых к этому времени я успел сам смастерить, избу, корову, мешок хлеба-муки, чугун, ухват с кочергой, да соху, а плуг оставил для себя. «Ты, говорит, Колька, сильный и с сохой справишься!», – напутствовал он меня доброжелательным словом на новое мое местожительство. Ну я, конечно, стал со своей семьёй жить, как говорится, поживать, добро наживать. А сам думаю: займусь хозяйством, как следует. Раз в хозяйстве есть соха, должна быть и лошадь. Какой же домохозяин без лошади? Корову побоку, продал, значит, и в Гагино за лошадью. Корову-то я продал за сорок рублей, а за лошадь-то отвалил «полкатеньки», пришлось наварить червонец. Но зато лошадь мне попала – не лошадь, а сундук, грудь широченная, воротами не прикроешь. Не лошадка, а «конь сорви подковы». Что видна, что статна, мерин апшеронской породы. За его высокий рост я его Голиафом назвал. Хоть и громаден на вид, а ест помалу, и не редок. Между прочим, я с кем угодно стану спорить, об заклад буду биться, что мой Голиаф всех сильнее, – расхваливал Николай перед мужиками своего мерина. – Да вон он, спутанный гуляет на лужайке, сами убедитесь! Не лошадь, а картинка!
2
Семишник – в прошлом народное название двухкопеечной монеты. Около середины прошлого столетия в России была проведена денежная реформа, по которой новая двухкопеечная монета стала равна старым семи копейкам.