Страница 30 из 32
В наказание развращённым людям всевышним был послан всемирный потом, и то они не образумились, а где уж нам, современным, нечестивцам. В Ковчеге Ноевом спаслось от потопа людей всего-навсего восемь человек: Ной с женой, и его сыновья с женами: Ким, Хам и Иафет. Ковчег-то был не малым по форме четырехугольный корабль, притом в три этажа, да и строил его Ной с сыновьями целый Год. От неблагочестивца Хама, который надсмеялся над наготой отца своего, пошло и наследие хамское. От Сима произошли евреи, а от Иафета остальной народ. Самоуверенные неблагочестивцы задумали несбыточную мечту: построить Вавилонскую башню до небес. Башню так и не построили, а языки у них смутились и перемешались. Бог не допустил, чтоб люди залезли на небо. Были прекрасные города Содом и Гоморра, и то за богоотступничество людей они сгорели и провалились. На их месте образовалось Мёртвое море. За любопытство во время бегства из этих городов жена Лота окаменела и превратилась в соляной столб. Авраам был богат, а услужлив даже перед бедными. Он из богобоязни не пожалел было своего сына Исаака отдать в жертву Богу. От сына Исаака Иакова (у которого было двенадцать сыновей) и произошли двенадцать колен израилевых. Из зависти неблагочестивые братья возненавидели брата своего и продали Иосифа в Египет. Избранник божий из еврейского рода Моисей вывел народ еврейский из египетского порабощения в землю обетованную Богом, отсюда и происхождение Пасхи, с которой совпало Воскресение Христа. Богоотступный, нетерпеливый народ еврейский во время путешествия в пустыне от временных голода и жажды роптали и хотели убить Моисея, не учитывая его доброжелательного намерения. И когда он временно удалился от народа на гору Синай, на которой он получил от Бога каменные скрижали с десятью заповедями господними, они сделали себе своего бога: слили из золота в виде тельца и стали ему поклоняться. Спускаясь с горы со скрижалями в руках, Моисей, увидев свой народ развращённым, с досады разбил эти скрижали о камень. С тех пор и пошло в народе грех и беззаконие. А в наше время и отступление от веры в Христа. И всего труднее в народе стало молиться и почитать отца и мать свою. В этом месте в знак преданности Богу и молитве в назидание внукам дед четко и с нажимом перекрестился и продолжал. До христианства наши предки были язычниками», – заключил дед.
– Это как, язычники, языки что ли друг другу показывали, вроде как дразнились, что ли? – не выдержав, чтобы не спросить, осведомился любопытный Алеша.
– Нет, они не дразнились языками, а это был такой народ, который просто назывался языческим. Люди этого народа не признавали живого Бога сущего на небесах, а поклонялись рукотворным идолам. До нас дошло по традиции справлять-таки нехристианские праздники как Святки, Масленица. А соблюдение этих празднеств и исполнение других поверий, которые дошли до нас с времен язычества дело нечестивое и недаром в церкви во время заутрени поется «Блажен муж, не идее на совет нечестивых и путь нечестивых погибает», а также поется «На горах станут воды, дивны дела твои, Господи. Вся премудростию сотворил еси…, – Дед снова набожно осенил грудь свою крестом и, обратившись к внукам, поучительно сказал им:
– Чтобы много познать, надобно священное писание почитывать, почаще в священные книги заглядывать. А ведь нет лучшего друга, как книга. Читая ее, ты как бы беседуешь с невидимым собеседником. С книжных страниц этот невидимый собеседник настойчиво и упорно ведет свое повествование, словно ручеек. Он возражать тебе не возражает, а деловито излагает перед тобой явления, взятые из народной жизни. Только читать книжки надо не так, как некоторые читают. Дал я свой катехизис почитать Оглоблину Кузьме, так он его весь измуслякал, грязными руками измусолил и углы загибал».
Свою родословную дедушка вел чуть ли не от самого Адама. Он даже пробовал графически изобразить родословное древо Крестьяниновых. На ветвях этого дерева были упомянуты и Тимофей, и Трифон, и Калистрат, и Николай, и Павел, прозванный Крестьянином. Отсюда и фамилия пошла. Дед жалел, что не мог дознаться, кто первым из его родичей поселился здесь.
После обеда и такого нравоучительного повествования старики, залезши на печь, погрузились в глубокий сон. Мишка с Панькой ушли в токарню курить, предусмотрительно пуская дым в галаношную трубу, Анка ушла навестить подруг, а Анна пошла к Савельевым поделиться новостями. Вскоре в доме Крестьяниновых стал раздаваться такой натужный храп, что кошка с испугу забилась под печь. Храп же был разноголосым: от посвистного – молодых, до басовитого с прихлибом – стариков. Словно спящие во сне сырые яйца пили. А Алёша вовсе и не спал, он только притворно похрапывал. Укрывшись под пологом на кутнике, он со своей женой Татьяной любезничал и целовался под шумок. Вцепившись в груди, приглушая дых, он впился губами в губы жены.
– А ты тихонько, да нежненько, не со всей дури, – приглушённо шепнула на ухо разъярившемуся Алёше жена. – Ладно тебе дурачиться-то!
– А ты не унимай меня, я ведь еще не натешился, только всем телом в азарт вхожу. Мы с тобой ведь живем душа в душу, – стараясь улестить жену, с трепетом и дрожью в теле, вкрадчиво нашёптывал в ухо Алёша.
– Ты уж со своим азартом и так меня нагрузил, – сдержанно, тихо отозвалась она.
– Что, ай забрюхатела?
– А ты думал? – уклончиво прошептала она.
– Ну, ничего особенного, это все дело житейское.
Пришла Анна к Савельевым, присела на диван, минут пять молчала, видимо, обдумывала с чего начать разговор. Оглядевшись, она начала так:
– Мы третьево дни со своим мужиком в городе были, и там всякого товару целые горы навалены, и все больно дешёво, так что не дар, не купль, а хлеб в цене рупь двадцать пуд.
– Бают, в городе-то все больно вздорожало? – спросил Анну Василий.
– Это вры. Чай, мы с Федором позавчера только оттуда. Да бишь мы с ним там в трактире «Золотой Якорь» чай пили и напились больно досыта, целый чайник выпили. Я заглянула в чайник-то, а там чаю распревшего чуть не полчайника. Я и баю:
– Федор, давай возьмём заварку-то?
В платок украдкой всю заварку и вывалили. Домой привезли, теперь будем попивать с фамильным чаем. Эх, у нас, видно, Татьяна затяжелела, помалу ест, а пить и совсем перестала. Только не сглазить бы, – по секрету известила Анна Любови Михайловне.
– А я от Булалейки чего наслышалась: будто бы за городом человека убили, – продолжая выкладывать перед соседями новости, оповестила Анна.
– А за что, не знай? – спросила у нее бабушка Евлинья.
– Я сама-то не знаю, а Булалейку спросить забыла, – отговорилась Анна.
– Это все так-то так, а вот бают, к весне-то как бы война не собралась, – истово моргая глазами, оповестила Анна. – Я в городе наслышалась, да и грибов в лесу осенью было много – быть войне! А восейка мне сон про войну пригрезился, так она соберется неминуемо. Да ведь чего и наплелось, сама даже не вразумею. Будто мужики собрались около совета и давай красной помидорой кидаться, а у них у всех сопли красные из носу висят. Так как же это не к войне?
– А какая земля на нас войной-то? С кем воевать-то нам придётся, ай опять немец на нас злится? – полутревожно спросила Любовь Михайловна.
– Нет, не немец, а Англия. Олёшка наш сказывал, у них какой-то одноглазый Чемберлейн больно разбушевался.
– А кто такой, этот самый Чемберлен? – заинтересованно полюбопытствовал Василий.
– А кто ево знает, Олёшка-то баит, вроде царя ихнего, главным министром он у них называется. Уж бают, воевать-то он больно лютой, а нашу власть терпеть не может. Ему и сны снятся, будто наши аэропланы над его постелью кружатся.
– А Китай случайно не напрашивается к нам с какой-нибудь заварухой? А то бают, «если подымется Китай – сохи, бороны кидай!», – вступив в разговор, задала вопрос бабушка Евлинья.
– Да, наш дедушка баял, разъяснял нам, бросив тулуп на пол. Вот, баит, глядите, велик тулуп, а наша земля-Россия против Китая только воротник, а остальное Китай.