Когеренция

Ким предпочитал игры. Сетевые дипплеи на «Талеме» оказались под запретом, и Киму были доступны только несколько квестов и шутеров, красивых, но ужасно примитивных. Порой он коротал время в Cosyland, помогая пещерному народцу пересечь великую пустыню. Народец был настолько бестолков, что Ким, продлевая его глупый поход, явно спорил с мудростью эволюционного отбора.

Иногда Ким предпочитал шутер After Tomorrow, довольно претенциозный и оттого особенно комичный. Это была постапокалиптическая игра, где отряд разномастных головорезов пробивался через опасные территории к Земле обетованной. В банде Кима был массивный нигериец, латинос с рассечённым лицом и лесбиянка, жизненная драма которой обострялась отсутствием других женщин в игре. Руководил отрядом бывший советский военный, которого требовалось звать либо товарищ полковник, либо Николай Петрович.

Отряд путешествовал по территории бывшего Советского союза, но Киму надоела их бессмысленная погоня, и последнее время он заходил в игру лишь для того, чтобы послушать местные бредни или переспать с единственной девицей, которая, несмотря на ориентацию, не брезговала Кимом.

Не замечая распада морали в коллективе, при каждом появлении Кима неутомимый Николай Петрович сверкал вразнобой стеклянными глазами и провозглашал:

– Ну что, сынки, вы готовы? Сегодня – важный день. Сегодня мы возьмём укрепление Салаха и освободим заложников.

Этот бравурный монолог повторялся раз за разом, хотя караван вот уже полгода не двигался с места, а Салах продолжал царствовать в своей степи.

Оставаясь один, Ким иногда подолгу смотрелся в зеркало, пытаясь прочитать в отметинах на коже собственное прошлое. Не видя на «Талеме» других лиц, он разглядывал себя с некоторым удивлением и постоянно менял мнение, не в состоянии определиться, нравится он себе или нет. Когеренция приучила его не абсолютизировать то, что человек обычно считает неотъемлемой частью себя, скажем, собственное тело. Ким смотрел на свои русые волосы, которые спадали на лоб, и думал о том, какую причёску носил в прошлой жизни. Он отмечал, с какой лёгкостью его подбородок покрывается светлой щетиной, и пытался вспомнить, когда это началось. Он всматривался в светло-голубые глаза и порой думал, что смотрит в глаза отца. Иногда они казались ему бесконечно близкими, но в другие дни он вдруг проникался странной неприязнью, будто из зеркала на него глядел посторонний.

Ежедневные прогулки стали его способом сохранить связь с реальностью. Ким выгонял себя на улицу каждый день, когда не было когеренции, если только директор Юстиан не объявлял комендантский час. Ким придерживался выработанного графика, потому что любая пауза на «Талеме» заполнялась гноем сомнений. Лишь непрерывная деятельность, целеустремлённая, с нотками любопытства, спасала Кима от давящего чувства, будто стены «Талема» смыкаются всё сильнее. Бродя вдоль забора, Ким уподоблялся утке, которая плавает по краю полыньи, мешая ей замёрзнуть.

Завтракал он обычно дома, комбинируя фудпринты по рекомендации кулинарного бота, сочетая пасты из водорослей, насекомых и бобов. Обедать же он предпочитал в общей столовой, хотя требовалось преодоление, чтобы выходить к людям без необходимости. Эти ежедневные вылазки шли под лозунгом «врага нужно знать в лицо», хотя именно лиц он не видел. Все с сотрудники «Талема» существовали в полной анонимности: из личных подробностей Ким запоминал лишь форму их подбородков и пальцев рук.

В столовой, наблюдая за брожением «талемцев», Ким старался понять, тюремщики они или его союзники. Подчиняясь волчьему инстинкту, он не доверял никому, кроме, может быть, психолога Стеллы.

Глава 2. Экзамен

Ким замер, уставившись на слабое отражение Стеллы в панорамном стекле «Триага», за которым виднелась площадь и фрагмент береговой линии в просвете зданий. На фоне пенящейся воды проступали очертания лица Стеллы и её глаза.

Ким увидел их впервые и смутился, словно это были груди. Стелла стояла с поднятым визором и легонько касалась нижних век, проверяя упругость. В этих движениях было что-то раскованное и почти пошлое, отчего Ким почувствовал и возбуждение, и желание уйти. За последние два года он много раз видел лица людей глазами флюентов, но ещё ни разу не заглядывал под визоры «талемцев».

Стелла оказалась не настолько симпатичной, как рисовала фантазия Кима при взгляде на её губы и подбородок. Она представлялась Киму аккуратной миловидной женщиной, сохранившей детскую открытость лица. У настоящей Стеллы был несколько бугристый нос и близко посаженные глаза, что придавало ей вид более упрямый и земной. В невозможности видеть лица были свои плюсы.

Внезапно заметив Кима, Стелла шлёпнула по визору, и он упал с клацающим звуком, сделав её привычной маленькой женщиной с невидимым детским лицом. Её настоящий образ так полоснул Кима, что он боялся поднять глаза.

Оба испугались. Оба не подали вида. Стелла, смущённо пригладив волосы, указала на кресло. Ким сел беззвучно, будто надеялся, что возникшая неловкость сама вытечет из кабинета психолога, если не отвлекать её громкими звуками.

Стелла кашлянула и произнесла излишне бодро:

– Итак, Ким, мне сказали, ты жалуешься на однообразие работы.

– Могу и потерпеть, – ответил он нехотя.

– Потерпеть? Но ещё недавно ты говорил, что каждая когеренция, особенно с новым флюентом – это как выход в открытый космос.

– Наверное, так и было. Всё в жизни приедается.

– Но ведь это хорошая метафора: перцепторы выходят в открытый космос чужого сознания и делают это первыми в мире. Но и космонавты нуждаются в тренировках. Тренировки часто однообразны и утомительны. Усталость от них – нормальное явление.

– Я понимаю. Это был разовый срыв. Больше не повторится.

– Нет-нет, – Стелла выпрямилась в кресле и чуть наклонилась к Киму. Он с ужасом подумал, что опять не помнит её настоящего лица: она снова казалась ему такой милой и близкой. – Ким, ты не должен оправдываться. Мы просто пытаемся разобраться. Почему ты захотело увести флюента из тестовой комнаты? Что тебя влекло?

– Хотелось посмотреть на мир за окном. Что я тут вижу? «Талем», корпуса, домики, море. А что я вижу там? Комнаты, комнаты, комнаты… А жизнь так близко. Я не понимаю, почему я не могу выполнять задания где-нибудь на свежем воздухе, где есть другие люди. Я два года живу словно на театральном складе с пыльными декорациями.

– Понимаю, – кивнула Стелла. – Но, послушай, разве у тебя не самая замечательная работа в мире?

Стелла уже взяла контроль над своим голосом, однако напряжение читалось по вызывающей резкости её ключиц, похожих на разлёт крыльев хищной птицы. Ким знал, что за визором невозможно отследить взгляд и всё же смутился того, что разглядывает Стеллу так бесстыдно. Ему в самом деле казалось, что он увидел её без одежды.

Ким пожал плечами:

– Я не думаю об этом, как о работе. Это больше похоже…

– На что?

– На актёрство. Нужно вжиться в чужой образ, подыграть.

– По-моему, это интересно: получать власть над другим человеком, – чуть мечтательно произнесла Стелла.

Ким задумался.

– Власть? – переспросил он и рассмеялся: – Думаешь, можно надеть другого человека, как скафандр, и делать с ним что хочешь?

– Ведь по сути так и происходит.

– Нет. Совсем нет. Ты лучше меня знаешь: люди никогда не сделают то, чего не хотят. То, что им не органично и не близко. Каждый флюент в первые минуты ощущается как упрямый осёл. Не я управляю им, а он тащит меня куда-то. На него нельзя орать, бесполезно приказывать, даже поводьев нет. Сознание не имеет прямой власти над организмом. Оно действует опосредованно. Чтобы изменить поведение, нужно разобрать человека по кирпичику и собрать заново.

Когеренция была обоюдоострым оружием: Ким действовал на флюентов, флюенты действовали на него, заражая своими мыслями, предубеждениями и воспоминаниями. Забыв своё прошлое, он зачастую не мог понять, относятся ли идеи в его голове к мыслям флюента или его собственным находкам. Да и что это за понятие такое: наши идеи? Откуда они берутся и где на них личное клеймо?