Вологодское разорение

– Говорят, в город казну государеву привезли.

– Ну так что, привезли и привезли, эка невидаль, не наше дело.

– Да в том-то и дело, что наше!

– С какого боку?

– Так ведь говорят, в амбарах не соболя вовсе, а злато, серебро и каменья самоцветные, царские.

– Полно, откуда! Царская казна-то, почитай, в Москве.

– Так нет ее там – до того как поляки в Кремль вошли, казну вывезли в Троицкий монастырь, потом в Калязин, а теперь вот к нам.

– Видать, здесь-то сохраннее будет.

– Сохраннее? – соседка замотала головой. – Смотри, если я знаю и ты знаешь, то вдруг и супостат какой проведает?

– Ты это к чему? – насторожилась Аграфена.

– Да боязно мне. Времена лихие, в городе почитай стрельцов не осталось. Твой-от мужик и то в Ярославль подался, и не он один! Коснись чего, защищать Вологду некому!

– У нас воевода есть и дьяк ученый, пусть они думают.

– Скажешь тоже! Воевода князь Оболенский всякий день пьян. Как тут не пить: сидит смекает, чья сила возьмет – ярославского Ополчения али королевичева?

– Слух прошел – кто королевичу не покорится, всех жгут без пощады. – Матрена Мологина вытаращила глаза: – Пан Ходасевич с войском от Москвы идет, пан Лисовский с ватагами.

– Страсти какие говоришь! – Аграфена помолчала и вдруг спросила соседку: – Почем ты знаешь, как зовут этих панов?

– Знаю, люди говорят. Ляхи все на конях, в латах с крыльями, аки ангелы, только нам, православным, они смерть несут. С ляхами черкасы и лихие люди идут. От них тоже пощады не жди.

– Постой, муж мне говорил про черкас. Он с ними воевал в старые годы. Чубатые они, у некоторых в ушах серьги, будто у баб, но дерутся отчаянно. Странно только, что против нас озоруют, ведь они тоже православные.

– Вот-те и православные! Разбойники хуже татей: не токмо людей секут, но и церкви Божии грабят. Нет у них веры, у черкасов окаянных!

– Слушай, – заволновалась Аграфена, – если все так, как говоришь, надо быть настороже. Может, мужиков, кто остался, в дозоры подговорить ходить для охраны? У меня двое работников, я бы отрядила для такого дела, и другие, думаю, тоже. Вот тебе и ратная сила.

– Кто тебя, бабу, слушать будет! – махнула рукой соседка. – На то воевода есть.

– И то правда, – вздохнула Аграфена, – только я все одно, как пойду на разбойника являть, скажу им насчет караулов.

– Помогай тебе Бог, соседка! – Мологина поклонилась и хотела выйти из лавки.

– Постой, купи что-нибудь, не зря же приходила! – остановила ее Соколова.

– Ну разве что булавок, – улыбнулась Матрена. – Надо тебе торговлю сей день направить. Знаю, что первый покупатель без товара уйти не должен, чтобы на весь день торговлишку не испортить.

Матрена, купив булавок, вышла из лавки. Аграфена закончила раскладку товара, ругнула работника за пыль на полке и вышла из лавки по делам.

Она хотела идти в город завтра, но переменила все планы и поспешила в сторону приказной избы.

«Мужа бы моего, Ивана, обязательно бы послушали, – думала она, – а поскольку ныне я за него, должны выслушать и меня».

Когда хозяйка ушла из лавки, парень-работник достал из – под прилавка бересту и стал что-то вырезать ножом. Через час, когда работа была закончена, в лавке появилась сенная девушка Феклуша.

– Выпросилась у хозяйки к церкви сходить, да вот думаю, по пути зайду в лавку, проведаю, чем там Тимоша занимается… – с задоринкой в голосе сказала она.

– Мы, как всегда, в трудах, ежедень, с утра до вечера.

– Так уж и в трудах?

Парень покраснел, ему была приятна эта гостья. Феклуша хоть ростом не вышла, но во всем остальном была на загляденье: ладная фигурой, чернобровая, с косой льняного цвета.

В то время служанок редко хорошо одевали, они больше ходили в обносках, но Соколовы девушку привечали: у ней и серьги в ушах, и сорочка вышита так, как будто не сирота пред тобой, а девушка-невеста из хорошей семьи.

– Что это ты, Тимоша, там ковыряешь? – спросила Феклуша.

– Это тайное, тебе – то что за дело? – покраснел парень.

– Ну покажи, мне любопытно дюже, – ласково протянула девушка.

– Ладно, – вдруг охотно согласился работник, – покажу. Вот, – он достал изделие, – это цветок, крин называется.

В руках его действительно был вырезанный в бересте цветок лилии.

– Кому это наладил? Сознавайся! – озорно спросила Феклуша.

– Кому, кому… – снова покраснел парень. – Может, тебе, – и протянул руку с цветком Феклуше.

– Мне? А на что мне? Я живые цветы люблю!

– Так осень скоро на дворе, новогодье! Не сыскать уже цветов, одна трава. А этот, смотри, как живой, только из бересты.

Новый год, начавшийся в первый день месяца сентября, уже принес в Вологду и первые заморозки, и осеннюю непогоду.

– Занятный ты, Тимоша! Ладно, уговорил, возьму твой крин.

Феклуша посмотрела на цветок, потом вдруг пристально взглянула на приказчика и спросила:

– А что сей крин означает?

– Крин – цветок не простой, он тебя от злых сил охранит.

– Так меня Христос охраняет! Ты что, веришь в бересту?

– Не в бересту, а в живую силу. Оглянись, сколько миров вокруг, у каждого свой мир: у малой букашки, у цветка и у человека. Вроде как рядом, а друг другу не мешают. Потому как все в мире живет, в согласии, по неписаным правилам, уму человечьему недоступным.

– Ишь ты, как говоришь мудрено, словно дьяк. Кто тебя этому научил?

– Отец научил, а его дед, испокон веку так.

– Кто же твой батюшка, неужто книгочей? Если у него сын такой разумный уродился, почто он его в работники отдал?

– Он не отдавал, я сам ушел мир посмотреть. Что я в деревне видел? А тут город… Норов тут особенный, постичь его не всякому дано. Ты не смотри, что я в лавке сижу, при малом деле. Это по первости – грамоту и счет денежный я освоил, придут года, буду свое дело заводить.

– Ишь ты какой, Тимоша! – Феклуша удивленно приподняла бровь. Работник перехватил это взгляд и вдруг, словно решившись на что-то важное, молвил:

– Феклуша! Давай вечор увидимся, мне говорить с тобой надо много.

– Так говори тут, кто мешает?

– Неможно в лавке: вдруг кто зайдет, помешает.

– Так нет пока никого. Успевай, мне недосуг, хозяйка отпустила на недолгое время. Я к старцу Галактиону спешу, он меня привечает. Слово доброе скажет, а уж я ему чем могу помогаю. Святой человек – за нас, грешных, страдает…

– Это который келейку на речке Содимке сложил, что ли?

– Он самый, Галактион!

– А почто он вериги железные носит?

– Не знаю, спрошу. Наверное, обет дал страдания за веру православную.

– Не понимаю – истязать себя! Ради чего? – Тимоша развел руками.

– Глуп ты еще, паря, – Феклуша насупила брови. – Понимал бы! Галактион – человек божий!

– Так Бог у каждого свой, как угадать!

– Что говоришь такое, Господь – он один! Имя ему Христос!

Феклуша истово перекрестилась.

– Отец мне говорил иное, – Тимоша задумчиво посмотрел на девушку. – Молвил, есть бог, все в этом мире дающий, и бог, от напастей охраняющий. Есть боги-воины и боги-пахари. У всякой твари свой бог, а главный над ними тот, что дает благо людям.

– Это и есть Христос!

– Не знаю, отец говорил, что нет.

– Запутал ты меня… – махнула рукой девушка, схватила берестяную поделку и выбежала из лавки.

Парень-работник тяжело вздохнул и принялся переставлять товар. По всему было видно, что думает он совсем не о торговле. Тимоша неловко подвинул какую-то железку, та зацепила другую, третью – вся куча с грохотом упала на пол. Если б увидела хозяйка, точно бы осерчала.

Работник поднял товар – все в целости, не помялось, не раскололось.

Ему хотелось все бросить и бежать вслед за Феклушей. Да разве за ней угонишься! Она у хозяйки любимица, по всему городу бывает, а он, простой работник, должен сидеть в лавке.

Тимоша в который раз задумался о девушке. Она хоть и принимала от него знаки внимания, но взаимностью отвечать не спешила.