Страница 5 из 19
– Какое, право, недоразумение, – прервала я тишину без тени эмоционального окраса. – Это немного невежливо с моей стороны, – я ведь даже не предложила вам присесть…
– Не нужно вежливости, – пожал плечами он, почтенно кивая в ответ. – Вежливость всегда скрывает лицо истинной действительности, – куда более информативной и значимой.
Его самообладание и порывистая уверенность ошарашивали. Я невольно залюбовалась ими. Или просто не без удовольствия вспомнила. Бытует мнение, что голос забывается в первую очередь. Нет. Первыми уходят манеры, а вслед за ними уже интонации. Он окинул тем временем взглядом пейзаж и снова посмотрел на меня. Я чуть прищурилась в лучах, проступающих чуть выше его плеча, солнца и улыбнулась его глубоким и непроницаемым глазам. На фоне ясных белков радужка казалась совсем черной – бесконечно внимательный взгляд маски, будто пытающейся прочесть мои мысли. По спине непроизвольно пробежал холодок. И будоражило меня не то, что вижу, а то, что не совсем понимаю, зачем это вижу. Не сама «маска», – а то, что скрывалось теперь под ней. Неиссякаемая череда воспоминаний разом всколыхнулась из памяти. Голова пошла крутом. Но не от цепочки минувших событий, а от чудовищного хамства по отношению к каждому из них. Ему же с самого начала, выходит, было плевать. Наплевать на грани чистоты беззаконности, на мою работу, и на информационное таинство, – на все негласно принятое, устоявшееся, авторитетное. Плевать на все, чем я дорожу, и на все, чем, как мне до последнего момента казалось, дорожит он сам.
Я опустила кисти рук на плетеные подлокотники, чувствуя, как ладони покрылись испариной. Что ж… меня тогда откровенно натыкали мордой в лужу, показав, что даже если кажется, что уже спустился на самое дно, это еще далеко не гарант, что не отыщется вдруг лазейка, ведущая еще глубже. Причем как следствие какой-нибудь мелочи, на фоне абсолютно глупой нелепости, упущенной по собственной нерасторопности когда-то / где-то, возможно очень давно. У жизни, как известно, свое мерило изменений в пространстве: это у нас, смертных, по сути, в обрез времени, – у вселенной его полно. Поэтому ты можешь быть кем угодно, – архангелом, шутом, преступником, представителем абсолютной инертной массы, святым или непроходимым кретином – и ничто это не изменит. Но вот оторвись у тебя, скажем, пуговица у кармана пальто в определенный день в определенном месте в определенную минуту – и это в последствие повлечет за собой «апокалипсис». И отнюдь не случайно, а вполне закономерно, просчитано до тонкостей и закодировано при рождении на генном уровне. И существование твое обусловлено именно этим функционалом, именно на этом клочке вселенной, именно в этом временном промежутке. И ты будешь нести эту миссию пока не выполнишь, изо дня в день, повторяя машинальные действия, пока сотни субстанций ни сойдутся в единой точке единой материи благодаря твоей некогда оторванной вовремя пуговице. Так уж устроен свет. И тьма. Потому что в этом и есть единственный смысл. И не надо лишний раз что-то выдумывать, просчитывать или пытаться предугадать. Просто живи, просто будь в равновесии с самим собой, и в определенный момент ты почувствуешь это мгновение. Оно будет как вспышка в мозгу и как толчок в районе солнечного сплетения, непременно побуждающий к действию. А пока будешь теряться в сомнениях и неопределенности, будешь вновь и вновь возвращаться к исходному. Обманчива в таких случаях земная стезя, – идешь то туда, то обратно, и дважды войти в ту же реку нельзя, а в то же говно – многократно.
Что ж, значит, моя стезя, – это свобода удержать удар, какой бы ценой ни пришлось за это расплачиваться.
От любви до ненависти – один шаг, говорите? От уважения до ярости – и того короче.
«Лишь грубым даются силы, потерянным дается печаль.
Мне ничего не надо, мне никого не жаль…», – вспомнились строки, прежде чем я еще более безукоризненно улыбнулась, чуть вытянув шею, и заговорила:
– Тебе же на все было изначально плевать. – Пауза. Еще большая провокация в мимике. Гул самолета вдалеке. – И не потому, что не знал, а потому просто было плевать. Потому что, когда человеку не плевать – он рядом. Даже если не знает, что сделать, чем помочь – он просто рядом. Ты же все время просиживал в своем продавленном офисном кресле с моим фото в рамочке на столе, но ни на миг не задумывался каково мне там – быть с «пеклом» один на один…
Он слушал неподвижно – нависающий предо мной темный силуэт. Тяжелый взгляд. Взгляд того, кто созерцает и ждет. И знает, чего ждет. Почти уверен, что рассчитал все правильно. Почти… По спине табунами носились мурашки, а я тем временем продолжала:
– Из-за меня убивали, по моему повелению убивали, – ты знаешь это. У тебя на то связи повесомее моей секретной службы. И чем глубже ты давал осознавать мне свободу, тем меньше я ею на самом деле обладала. Вот, что единственное ты мне в свое время действительно подарил. Хотя других подарков я никогда и не требовала.
Безжалостный хлыст полосовал мою душу, одну за другой сдирая с нее защитные оболочки, всякий раз, когда он целенаправленно бросал меня на амбразуры. И всякий раз улыбался, принимая результат. Всегда улыбался. Он улыбался так и сейчас. Лишь со временем до меня дошло, что под этим жестом «улыбка» мы всегда подразумевали с ним абсолютно разные вещи: сарказм, меланхолия, жестокость, почти всегда сквозившие в его насмешках, сквозили в них и по умыслу. Его улыбка по сути своей всегда была безжалостна, потому как безжалостна была и та свобода, по законам которой он осознанно принимал на себя львиную долю вины за то, кем стал. Такая улыбка далеко не проявляла свое отношение к миру, а скорей отражала все его жестокости. А жестокости неизбежные, так как на выбранном нами однажды пути жесткость и существование становились разными именами одного и того же. «Учись улыбаться», «Смейся и стой на своем», – в его устах звучали как: «Учись быть безжалостной, учись горечи, учись выживать». И я научилась…
– Ты, как выяснилось, многое держала от меня в секрете, – заговорил он после протяжного вздоха.
Я пожала плечами и снова посмотрела ему в глаза: взгляд нарочито проницательный, беззастенчивый, даже надменный. Потом ответила: – А с чего мне было выдавать тебе всю информацию? Твоя же школа, Рам. А я быстро учусь, ты сам говорил. И чтобы потерять доверие близкого человека стараний много не надо, правда, же? Достаточно безразличия. Тем более с позиции наставника. Это – двойное свинство. Это слишком жестоко. Тем самым ты не оставил к себе даже уважения. Но у меня лишь один вопрос к тебе – почему? Откуда в мой адрес у тебя столько жестокости?
Я, разумеется, не услышала ответа. Потому что слишком хорошо его знала. Типичная ситуация, когда взращённый монстр требует объяснений от своего создателя. Требует его же методом, его же манерой и все той же невыносимой улыбочкой на губах. Он ведь и этому меня тренировал, – улыбаться загадочно и высокомерно, а сейчас он повернулся спиной к ней, к ее мягкости, к ее смертоносной светскости и, подойдя к перилам, глубоко вздохнул. Небо, море, горы – целое полушарие вселенной раскидывалось перед ним. Облик виллы позади меня явно приводил его в замешательство. Она была слишком чужда ему, белая и роскошная, она сковывала и лишала уверенности в себе.
– Ты, помнится, классифицировал, что хороший учитель – объясняет, отличный – показывает, а великий – вдохновляет. И лишь душевное безразличие отличает только закоренелых развратников, – била я словами вдогонку.
Что уж там… Специфика «кнута и пряника» на моем опыте была такова, что пряник засохший и им тоже бьют. К тому же, нет никакой разницы, с третьего этажа вываливаться или с семидесятого, поэтому, если уж и падать, то – с небоскреба. А наслаждаться полетом я всегда любила с разгона.
Для протокола: погода сегодня спокойная, солнечная, летная, ветер умеренный, но воздух был разряжен концентратом недосказанности…