Михаил Тверской

В борьбе за владимирский великокняжеский стол Юрий слышал за собой тяжёлое дыхание Ярослава. Отношения между братьями испортились уже после Липицкой битвы, в которой благодаря интригам Ярослава столкнулись в кровопролитном сражении два старших сына Всеволода Большое Гнездо — Константин и Юрий. Победителем в этом столкновении оказался Константин. Естественно, что Юрий считал Ярослава главным виновником своего позора. Ярослав со своей стороны презирал простоватого Юрия.

Внезапная смерть Константина в 1218 году вернула Юрию владимирский трон. Династические войны на время прекратились. Самой острой темой, обсуждавшейся тогда на княжеских съездах, было отношение к неумолимо надвигавшейся степной угрозе.

Женатый первым браком на дочери половецкого хана Юрия Кончаковича, Ярослав имел широкие связи в степном мире. «Свои поганые» много рассказывали ему о необычайной мощи татар, остановить которых не может никто. Степь была усеяна половецкими костями. Испытав на себе военное искусство внуков Чингисхана, уцелевшие половцы из орды хана Котина численностью, по одним сведениям, 20, а по другим — 40 тысяч, откочевали из южнорусских степей на запад, в Венгрию (4, 19). Король Бела IV принял их в свои владения, надеясь, что они защитят его от татар и помогут привести к повиновению местную знать. Но, как это часто бывает, хитроумные замыслы рухнули на голову их архитектора. Венгерские бароны попытались перебить половцев, заподозрив их в пособничестве татарам, а те, в свою очередь, опустошили полстраны и ушли на юг, открыв татарам путь в Центральную Европу.

В жилах Ярослава текла кровь нескольких народов. Матерью его была чешская княжна Мария Шварновна. Отец, Всеволод Большое Гнездо, был сыном Юрия Долгорукого и гречанки. Отец Долгорукого Владимир Мономах был женат первым браком на английской принцессе, а вторым — в котором и родился Юрий Долгорукий — на неизвестной. Через родственников по линии матери Ярослав хорошо знал общую ситуацию в христианской части Восточной Европы. Повсюду царили рознь и вражда. Никто не готовился дать отпор идущей с востока Орде. Эти сведения в сочетании с рассказами половцев и волжских болгар о татарах привели Ярослава к убеждению, что перед этим страшным народом — воплощением библейских Гога и Магога — следует склонить голову.

В самый канун Батыева нашествия во Владимире объявился венгерский монах Юлиан, который вместе с двумя братьями-францисканцами проповедовал христианство среди венгров-язычников, живших на Южном Урале. Татары пощадили его, но велели отнести венгерскому королю письмо Батыя, в котором «генералиссимус степей» (как назвал Батыя Н. Заболоцкий) требовал подчинения своей власти и грозил войной.

«Многие передают за верное, и князь суздальский передал словесно через меня королю венгерскому, что татары днём и ночью совещаются, как бы прийти и захватить королевство венгров-христиан, — сообщал Юлиан. — Ибо у них, говорят, есть намерение идти на завоевание Рима и дальнейшего. Поэтому он (хан) отправил послов к королю венгерскому. Проезжая через землю суздальскую, они были захвачены князем суздальским, а письмо, посланное королю венгерскому, он у них взял; самих послов даже я видел со спутниками, мне данными» (43, 88).

Отчёт брата Юлиана свидетельствует о том, что Юрий Владимирский был настроен на войну с татарами, хотя и испытывал по этому вопросу некоторые колебания. Заметим, что татары очень щепетильно относились к статусу своих послов. Грубым обращением с послами Батыя к венгерскому королю Юрий практически не оставил себе пути к миру со степняками.

Ярослав смотрел на дело иначе. Шаткий героизм Юрия он считал очередной ошибкой своего недалёкого брата. Сам он, судя по всему, изначально был сторонником подчинения татарам. Его не тронули отчаянные призывы о помощи изрубленных степняками рязанских князей. Он не бился с татарами во время нашествия Батыя на Северо-Восточную Русь зимой 1237/38 года. Не участвовал он ни в обороне Владимира, ни в битве с татарами на реке Сить.

Более того. Отсутствие Ярослава в наградных списках героев и жертв зимней кампании 1237/38 года вызывает неприятный, но неизбежный вопрос: а не он ли привёл татар по неведомым им русским просёлкам, через заваленные снегом заволжские леса к лагерю Юрия? Во всяком случае, Ярослав был одним из немногих, кто знал местонахождение Юрия. Беглый владимирский князь в этой лесной берлоге ждал подхода войск братьев — Ярослава, Святослава Юрьевского и Ивана Стародубского. Разумеется, Юрий сообщил им место сбора. Но вместо русских дружин на его лагерь внезапно обрушились татары... Кто же обеспечил им внезапность нападения?

Поздней весной 1238 года Батыевы полчища ушли из Северо-Восточной Руси. Отрубленную голову Юрия с трудом отыскали на месте сражения и свезли останки князя для захоронения во Владимир.

Ярослав взошёл на залитый кровью великокняжеский стол. Он полагал, что нашествие Батыя — это своего рода грандиозный «половецкий набег». Восточным славянам в силу их географического положения на самой границе земледельческой Европы и кочевой Азии примерно каждые сто лет приходилось принимать на себя очередное нашествие степняков. Так пришли и прошли гунны и болгары, авары и хазары, печенеги и половцы; так теперь пришли и ушли вслед заходящему солнцу татары...

Однако татары не спешили уходить. С лета 1238-го до осени 1240 года они кочевали в южнорусских степях, пополняя свои силы и время от времени совершая набеги на те районы Руси, которые остались в стороне от погрома первого нашествия.

Надо полагать, что уже в это время — летом 1238 года — Ярослав установил контакты с Батыем, отправив к нему своего сына Константина, а затем и явившись лично. Косвенным подтверждением этого предположения может служить сообщение Троицкой летописи о том, что зимой 1239/40 года «взяша татарове Мордовьскую землю и Муром пожгоша, и по Клязме воеваша; и град Святыя Богородицы Гороховец пожгоша, а сами идоша в станы своя. Тогда же бе пополох зол по всей земли, и сами не ведяху и где кто бежить» (35, 321).

Примечательно, что в этом скорбном ряду нет владений Ярослава — стольного Владимира и Переяславля. Это можно понять так, что к этому времени он уже оформил свои вассальные отношения с Батыем и получил ярлык на свои владения.

С уходом татар в Венгрию Ярослав занялся обычными заботами великого князя Владимирского. Он отгоняет от Смоленска осмелевших литовских князей, восстанавливает развороченную нашествием хозяйственную жизнь Северо-Восточной Руси, собирает людей, приводит в порядок осквернённые храмы. При этом он не теряет из вида ЮгоЗападную Русь и присматривает для себя возможные приобретения...

Вернувшись из венгерского похода, Батый уже знал, кому можно доверить верховную власть в Северо-Восточной Руси. Кто первый встал на колени перед троном Батыя, тот первым и получил свой кусок имперского пирога — власти над миром. Эта политика сомнительной в моральном отношении предусмотрительности принесла Ярославу владимирский трон и ещё восемь лет жизни, которую, впрочем, трудно назвать счастливой.

Но от судьбы, как известно, не уйдёшь... Благополучно пережившему Батыево нашествие Ярославу Всеволодовичу было «на роду написано» принять смерть от рук степняков. Произошло это при обстоятельствах далеко не героических. Гений интриги сам стал жертвой интриги, но иного, более высокого порядка...

Установлению конструктивных стабильных отношений между Русью и татарами поначалу сильно препятствовало непонимание русскими людьми, оказавшимися в Орде, тех институтов и представлений завоевателей, которые историки назовут «структурами повседневности». В частности, приверженность монголов их традиционным ценностям и в первую очередь — культу предков русские поначалу принимали за покушение на православную веру. «Царство церковного мифа построено на полном пренебрежении к структурам повседневности» (148, 95).

Ярослав Всеволодович, как в силу своего степного опыта, так и благодаря природной быстроте ума, раньше других понял, как следует себя вести, чтобы стать своим человеком в Орде. Прежде всего он не изъявлял желания обличить «идолов», которым поклонялись монголы. Такая позиция не означала вероотступничества. Просто Ярослав понял, «что идеология Чингизидов сродни мировым религиозным учениям (идея небесного мандата; власть дарована хану Вечным Небом)». И что «в представлении монголов эта идея не конкурировала с известными религиозными учениями» (148, 235). Они считали, что их собственная «чёрная вера» вмещает в себя все прочие вероучения, подобно тому, как их универсальная государственность призвана вместить в себя все существующие государства.