Страница 16 из 20
Действительно, старый рыбак, первым забравшийся на корабль, от испуга потерял равновесие и завалился. Благо не за борт, обратно в шняку, а прямиком на палубу. Он тут же подскочил, словно ошпаренный, отряхиваясь от птичьего помета.
— Пфу! — зашипел он. — Что за грязнули! Они вообще палубу хоть моют, говнище вон позасыхало, гляди…
— Вижу, — улыбнулся Митька.
Потешно было смотреть на старого рыбака, плюющегося от птичьего помета. Сам то Олешка был с ног до головы перепачкан в рыбьих кишках, куда более ароматных.
— Эй, а это че, братцы?
На борт забрались братья-близнецы. Павлик, скрестив руки на груди и выпятив губу, с подозрением осматривал судно. Стенька же, не дожидаясь особых распоряжений, уже вовсю ходил по палубе и заглядывал в разные уголки. Ему и принадлежали эти слова.
— Че это? Кто знает? — вновь спросил он.
— Чего ты там нарыл? — заинтересовался Олешка, наконец справившийся с прилипшим к ткани пометом. Правда, удалось ему только втереть помет в ткань, но старого рыбака это устроило.
— Да вон погляди сам, — указал близнец. — Немцы че удумали.
Рыбаки подошли, взглянули, куда указывал Стенька. А указывал он на небольшую деревянную дверь, уводящую в трюм. Митьке бросилось в глаза, что щелочки, через которые в пространство под палубой проникал свет, были плотно закупорены тряпьем. Так поступали обычно в тех случаях, когда крепкий мороз пробирает и на корабле требуется сохранить тепло. Вполне разумно было бы поступить так еще пару недель назад, когда на поморской земле гуляли свирепые морозы. Сейчас же, когда началась оттепель и подтаял снег, затея англичан выглядела крайне нелогично. Но, как говорится, немцы на то и немцы, пойди разберись, что у них там в головах. Как и полагал Митька, вполне может быть, что гости пришлые не привычны к поморской погоде. Потому и забили все щелки тряпьем.
— Глянь-ка, и тут закупорились. На хрена, спрашивается? Чай, не январь месяц. — Стенька указал еще на несколько щелей, из которых торчали тряпки. — Как бы не угорели там…
— Будет тебе, — прервал Митька. — Еще чего не хватало.
Нет, он слышал о таких случаях, когда люди, спасаясь от холодов и стремясь сохранить тепло, угорали. Но нагонять жути раньше времени не стоило. Хотя после слов Стеньки неприятно засосало под ложечкой.
Слова близнеца, похоже, не понравились и Павлику, начавшему тарабанить кулаком в дверь, что вела в трюм. Более чем достаточно, чтобы их услышали. Несколько секунд рыбаки простояли у порога, собираясь с мыслями, переминаясь с ноги на ногу. Попросту не знали, что делать дальше.
— Ну чего, открываем, раз пришли, — первым подал голос Олешка.
— Открываем, — согласился Митька.
Он сам открыл дверь в каюту, с силой дернув. Не терпелось скорее узнать, что дальше будет.
Дверь, как и на всяком судне, открывалась наружу, чтобы в непогоду вода не проникала внутрь. Сейчас дверь распахнулась, ударившись полотнищем о стенку. Не было здесь ни замка, ни засова — заходи не хочу.
На пол из щелей попадали тряпки. Несколько раз чихнул Павлик — поднялся приличный слой пыли, частички которой подсветило яркими лучами солнца. Утренний свет лихо ворвался в полумрак трюма. Пылинки, словно робкий снег, кружились в воздухе, не спеша падать наземь.
— Эй! Есть тут кто? — Митька уверенно шагнул внутрь, на всякий случай добавив: — Рыбаки русские пожаловали, встречайте.
Стоило переступить порог, как в нос ударил смрад. Внутри было практически нечем дышать. Пахло сыростью вперемешку с затхлостью и… что-то в этом запахе было еще. Что? Митька не сразу сообразил. Благо спасал воздух, щедро поступавший из открытой двери.
— Батюшки Господь наш, — первым понял, чтó здесь не так, Стенька, когда зашел в трюм сразу вслед за Митькой.
Он вдруг остановился как вкопанный и поспешно перекрестился дрожащей рукой. Глаза у рыбака полезли на лоб, округлившись, как две монеты.
Перекрестился и Митька. Было от чего — стало понятно, что за едкая примесь присутствовала в спертом воздухе трюма. На него смотрели англичане, те самые англичане, которых он дозывался. Те самые моряки, которых он ждал на палубе… Вернее, то, что осталось от некогда благородных участников экспедиции. То был сладковатый, приторный запах разлагающихся тел, накануне испустивших дух. Запах едва различимый, но узнаваемый.
Члены экипажа корабля были мертвы. В трюме лежало несколько десятков трупов.
— Ох… — только и смог вымолвить Павлик, которому резко стало дурно. Он одной рукой схватился за дверь, чтобы не упасть, а другую прижал к груди в районе сердца, бешено колотившегося.
Олешка молчал, что-то нашептывая себе под губу. Он, скривившись, осматривал тела, а потом, вслед за остальными, тоже перекрестился.
Жути месту добавляло то, что стены и потолок были изрядно подкопчены сажей. Без труда определялся источник копоти — в каюте стояла железная жаровня. Рядом навалены обломки деревяшек, которые использовали в качестве топлива. Топили англичане по-черному. Особо много копоти было на потолке, в районе жаровни.
С минуту висело молчание — никто не решался выдавить и слова. Да и разве было тут что сказать? Ситуация, в которой оказались рыбаки, пугала своей очевидностью и необратимостью. Митька жевал губу, лихорадочно размышлял — что делать с находкой. На лбу выступили бисеринки пота. Павлик так и прилип к двери, не спеша ее отпускать; не хватало еще, грохнется на пол. Олешка энергично растирал ладонями лицо, силясь прийти в себя. Только Стенька гулко выдохнул, шагнул ближе, желая рассмотреть внимательнее тела англичан. От увиденного рыбак скривился. Зрелище было жутковатое, ни дать ни взять. Жутковатое и необъяснимое.
— Чую, что без бесовщины тут не обошлось, — прошептал он смущенно и обреченно сразу.
— Не нагоняй жути, — отмахнулся Митька. — Скажешь тоже. Откуда тут…