Избяной

Мавр недовольно ворчал, выдирался из рук: устал сидеть в переноске всю длинную дорогу. Зина ухватила его за шкирку. Гринька возился с поржавевшим замком, который не открывался. Кир подпрыгивал от нетерпения и лез отцу под руку.

И первым переступил порог.

– Ма, почему здесь окон нет? Мы что, в темноте жить будем?

– Это от ставен темно. Вот ставни снимем, и будет светло.

– Я хочу наверху спать, можно?

– Нельзя.

– Тогда я залезу просто посмотреть. Можно?

– Можно, только аккуратнее, пожалуйста.

Зина отвечала на бесконечные Кирюшины вопросы, а Гринька морщился: мальчонка первым на порог ступил, и что теперь будет, одному богу известно. Богу да Избяному. А на чердаке Кирюша разбирал по досочкам маленькую кладовку, чтобы посмотреть, что там внутри.

* * *

Линора стояла у могилы отца, плакала и просила прощения за то, что похоронила Дарью в Заозёрном. До Клятово далеко, денег уйдёт прорва, гроб-то с покойницей везти. Да и земля каменная, мёрзлая, кто ж её рыть согласится? Цену заломят несусветную.

Линора спохватывалась и снова вела с отцом неслышный разговор. Они с Дарьей теперь вдвоём, на веки вечные. А как же иначе? Живут в избе из сибирской лиственницы, построенной Дарьиным прадедом, косят в лугах сено для Машки, а Марфа лакомится Машкиным жирным молоком и ловит в избе мышей. Только её, Линоры, с ними нет. И никто не назовёт её Линорой, а только Лидией Фёдоровной.

В свою последнюю зиму Дарья рассказала дочери, что дочь она только по документам, удочерённая. И Фёдору тоже не родная, семиюродная племяшка братниной жены.

– Да ладно тебе, мама! – отмахнулась Линора. Я вас всю жизнь любила и люблю, и тебя, и папу, никого роднее нет. А Гринька на Фёдора лицом похож, и повадки те же. Значит, всё-таки родная я ему, хоть и семиюродная.

С кладбища она возвращалась умиротворённая, сладко хлюпая носом, вытирая мокрые от слёз щёки и загребая босыми ногами тёплую дорожную пыль. О том, что первым в избу вошёл её внук, Лидия Фёдоровна так и не узнала.

Весть о приезде Офицеровых разлетелось по деревне быстрее ветра. Клятовские бабы сетовали, что Дарья не легла в одну землю с Фёдором.

– Надо бы покойницу перезахоронить, чтоб косточки в родной землице лежали.

– Нет больше косточек, пепел один, – вздыхала Лидия Фёдоровна. – В крематории сожгли, а урну в колумбарии захоронили.

– Ну, хоть урну привезли бы, – противились клятовские.

– Привезли бы… – сварливо оговаривала их Лидия Фёдоровна. – Там-то я рядом, лишний раз приду, проведаю. А к вам только летом добраться можно, дорога-то разбитая вся, какой была, такой и осталась.

– К кому это – к вам? Ты в деревне с мальства росла, а говоришь как чужачка: «к вам…». Отец твой здесь лежит один-одинёшенек, Дарьюшку свою не дождался… О-о-ой, да на кого ж ты нас покинула, подруженька милая… – подвывали бабы.

– Подруженька? А кто сено последнее у подруженьки украл? Кто завистничал да богачихой её звал? Кто слухи распускал, что мужей чужих подманивала, деньгами осыпала? Мне деньги те трудно доставались, горбом своим зарабатывала, Гриньку одна растила. А только как матери не пошлёшь? Ей бесплатно никто не поможет. Подруженьки… Отец мой, говорите, здесь похоронен? А кто языками молол по деревне, что не отец он мне, и Дарья не мать, взяли приёмыша в дом, теперь сами о том жалеют…

Бабы опускали головы, теребили головные платки, фартуки, рукава…

– Сегодня обустраиваться будем, избу в божеский вид приводить. А завтра ждём вас всех, на поминки приходите, вечером. Маму мою поминать добрым словом. И отца заодно.

Под вечер заглянул Степан Кожин. Линора узнала его с трудом: был крепким и кряжистым, как дуб, а стал как пень на раскорчёвке. Степан принёс гостинец – ивовую плетёнку варёных раков, пересыпанных укропом, ещё горячих. Плетёнку назад не забрал, протянул Кирюше:

– Держи, джигит. Будешь с отцом раков ловить.

– Я не умею.

– А я на что? Я тебя научу. Или вон, внуки мои научат, – мотнул головой Степан.

Кир посмотрел в указанном направлении. На заборе, как когда-то Степановы дружки, сидели близнецы Кеймир и Измир. Кир подумал и полез на забор…

Познакомились. Близнецам по девять лет, и Киру тоже девять. Только он видел лошадей в кино, а близнецы умели на них скакать.

Зинаида позвала их в дом, обедать. Кеймир и Измир уплетали за обе щеки городскую снедь, облизывали пальцы и поглядывали на коробку с пирожными. Пирожные куплены для поминок, много. Пусть ребята поедят, пока свежие.

– С пирожными мы будем пить чай. Тут разные, кто какие любит, такие и берите, – улыбнулась Зина. Ей нравилось, как ели близнецы: уписывали всё подряд и не капризничали, как её Кир: то не люблю, это не буду.

Выяснилось, что пирожных близнецы не ели и в глаза их не видели, дома только пироги и мамино печенье. Втроём мальчики опустошили всю коробку. Зина водрузила на стол другую. Линора смотрела, как они едят – блестя глазами и запихивая в рот сразу по полпирожного, – и радовалась, что у внука появились друзья.

– А братья ваши где?

– Они с отцом в Дервезе уехали, к родне. А мама в город уехала, за Катенькой. А нас дедушка забрал, мы теперь у него живём.

Верка Кожина, а ныне Вера Степановна Джемалова, перехитрила мужа: сказала, что рожать ей только через месяц, и Баллы со старшими сыновьями укатил в Туркменистан навестить родню и рассказать о маленькой Джемиле, которая скоро родится. А Вера отправилась рожать. Пока Баллы вернётся, пока то да сё, а в свидетельстве о рождении будет написано: «Джемалова Катерина Баллы-гызы».

– За какой Катенькой?

– За нашей сестрой. Мама сказала, через неделю вернутся вдвоём. А папа приедет через три недели и Катеньке подарит лошадь. Он обещал.

Кир днями напролёт пропадал у Степана, домой приходил только поесть, и на душе у Лидии Фёдоровны было спокойно. Откуда же ей было знать, что близнецы захотят показать Киру свой дом? А потом устроят для него экскурсию по конезаводу. А потом посадят на лошадь: желание гостя закон, нельзя отказать…

* * *

Кир упал и сломал позвоночник. И теперь лежал прикованный к постели и терпеливо ждал, когда срастутся кости и можно будет вставать. А потом ходить. А потом бегать и кататься на велосипеде. На лошади кататься ему больше не хотелось. И вспоминалось, как тряско и неуютно было сидеть на лошадиной спине, вцепившись руками в луку седла. Земля – далеко внизу, утоптанная конскими копытами и жёсткая как асфальт. Потому и ушиб спину.

Врач сказал, что боль со временем пройдёт, будет всё хорошо. А мама почему-то плакала. Кир катался по комнатам на коляске и ждал, когда ноги начнут его слушаться. Ноги были упрямыми, не хотели шевелиться. Кир их даже не чувствовал, словно ног у него вообще не было.

Папа говорит, что надо быть сильным. Кир сильный! Будущим летом он поедет в бабы Дашину деревню и сядет на лошадь. Пусть только попробует его сбросить! Близнецов ведь не сбрасывала. Дура она, эта лошадь. Кеймир говорил, что все лошади умные, даже дикие. Все умные, а эта – дура.

* * *

Через год в бывшей негубинской избе, а теперь и в бывшей офицеровской, поселились новые хозяева: пожилая супружеская чета с двумя внуками. Бабушка с дедушкой наводили порядок в избе, выносили на крыльцо половики, отмывали скрипучие половицы, расставляли в кухонном шкафчике тарелки и кастрюли. Мальчишки раскачивались на верёвочных качелях, провисевших всю зиму на старой берёзе, и объедали с кустов смородину, которую прежние хозяева почему-то не собрали.

А на чердаке, радуясь незваным гостям, шершаво потирал руки, закатывал мохнатые глаза и скрипуче смеялся Избяной.

К О Н Е Ц

В оформлении обложки использован фрагмент фотографии Дмитрия Демидова (pexels-dmitry-demidov-3800704) с сайта бесплатных стоковых изображений htpps://www.pexels.com.