Избяной

–А может, её людоеды на колбасу утащили? Или в печке зажарили, как Ягишна.

– Тьфу на тебя! Поганец. Типун бы тебе под язык! – ругалась Дарья.

– Что тут у вас? – сунулась в комнату Зинаида.

– Мам, ты иди. Ничего. Нормально всё, – успокоил её Кирюша.

Зина пожаловалась на него свекрови:

– Тихий стал, на себя непохожий. На улицу не выгнать, всё с Дарьей Григорьевной сидит, как мёдом там ему намазано!

– Тебе всё не так и не эдак. Домой мальчишку не загнать – плохо, по квартире носится как оглашенный – плохо, сидит как пришитый – опять плохо! Что ты цепляешься к нему? У него каникулы, как хочет, так и проводит.

К удивлению домашних, Кирюша подружился с прабабушкой, которую теперь звал бабой Дашей и приходил вечерами в её комнату слушать сказки.

Дарья подступала к дочери с допросом: ребёнку восемь лет, а сказок не знает!

– Мам, да у него планшет. Там чего только нет, и игры отец ему закачал, и мультфильмы.

Сказки были кровожадными. Натан Спенсер такого бы не пережил, Кратос кричал бы ночами от кошмаров, а робокоп из игры «Retum Fire» сидел в углу и помалкивал. Василисе Прекрасной приходилось каждое утро надевать лягушиную шкурку и превращаться в лягушку. Сама надевала, никто не заставлял. Это называется раздвоение личности. Миллиардер Кащей Бессмертный сидел над своим златом и не знал куда его девать, вложил бы в инвестиции, дурак.

Планшет был забыт. Кирюша полюбил играть с прабабушкой в настоящее домино и настоящие карты. Костяшками домино полагалось громко стучать по столу, а игральными картами проигравшего били по носу, не больно, зато интересно играть: кому выпадет нос подставлять? В другой игре проигравший лез под стол и кричал оттуда «кукареку». Столик у прабабушки журнальный, низкий, под ним помещался только Кирюша. На планшете так не поиграешь.

* * *

Старый Новый год Офицеровы встречали с электричеством, с телевизором, салатом оливье, студнем и рыбным заливным. Надо бы радоваться: уходит високосный год. Но 13 января 2017 года пришлось на пятницу, и Дарья Григорьевна даже всплакнула по этому поводу.

Зина смеялась:

– Ну и что, что на пятницу? Подумаешь… Зато два выходных можно праздновать.

– Подумаешь, да не скажешь. Ты зубы-то не скаль, чёртова пятница насмешек над собой не любит.

Мавр распушил хвост, громко мяукнул и принялся вылизывать заднюю лапу.

– Брысь ты! – шикнула на него Дарья. – Всё одно к одному, пятница тринадцатая, чёрный кот по дому шлындает, пирог чуть не сгорел…

– У него лапки белые, – заступился за кота Кирюша.

– Вот когда чёрная кошка пустым ведром разобьёт зеркало, это плохая примета, всё остальное к дождю или к снегу, – пошутил Гринька.

Щёлкнул замок, стукнула входная дверь. Кирюша выметнулся в коридор:

– Баба Лида пришла! Ба, от тебя морозом пахнет! А что в коробке?

– В коробке торт. Мама, а тебе подарок, письмо от подружки твоей.

Линора вошла в комнату, на ходу разматывая с головы платок, протянула матери конверт. После не могла себе простить, что не вскрыла и не прочитала, отдала нераспечатанным.

В письме Настасья передавала приветы от клятовских «зимовщиков» – поимённо от каждого. Пересказывала деревенские нехитрые новости. А в конце сообщала, что у Дарьиного сарая просела от снега крыша, кошка Марфа издохла от старости, а Машка не даёт молока, зря только сено переводит.

У Дашки Офицеровой сено покупное, сладкое, чистые клевера, молоко с него душистое. А на Агуреевском покосе растёт тысячелистник, и молоко всегда с горчинкой, не продашь. Дарьиным сеном Настасья кормила корову, а Машке давала своё, смешивая его пополам с соломой. Машка аккуратно выбирала сено, а солому оставляла. Ничего. Жрать захочет, съест.

– Ты бы Дарьину козу получше кормила. Бока впалые, шерсть свалялась, хозяйка приедет, как вертать будешь захудалую такую! – сказал Настасье муж.

– А за что её кормить, коли она молока не даёт? Кружку литровую за день надоишь… Больная коза-то, а Дашка клялась, что здоровая.

Прочитав письмо, Дарья переменилась в лице. Сидела за столом без улыбки, думала о своём, жевала салаты, не чувствуя вкуса. А в сердце точно игла воткнулась, и ворочалась, жгла нутро. Кошки не стало, и Машка умрёт. Болеет, наверное, а Агуреевым денег жалко на ветеринара. Деньги она бы отдала… Надо им завтра письмо написать. Или прямо сегодня.

– Ну, вы празднуйте, молодёжь, а я спать лягу, не могу больше сидеть.

Дарья ушла к себе, зажгла ночник – золотой апельсин на зелёной ветке – и села писать ответ Настасье.

А ночью ей приснилась родная деревня. Будто пошла она в лес за земляникой и заблудилась. Обманная тропинка увела её в чащу, и чем дальше шла Дарья, тем труднее становилось дышать. В груди не было воздуха, а над головой не было неба. А потом пришёл Фёдор, погладил Дарью по волосам, взял её за руку и увёл туда, «где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная».

Утром Кирюша пришёл к Лидии Фёдоровне, обнял тёплыми руками за шею:

– Ба, пойдём бабу Дашу будить, я её звал-звал, а она не просыпается.

14. Незваные гости

Суровую зиму сменила слякотная холодная весна – и тянулась непозволительно долго, не желая переходить в лето. Семья Офицеровых объявилась в Клятово в первых числах июня. Разбираться с Агуреевыми из-за козы не стали, умерла так умерла. Кур забирать тоже не стали: зачем им куры, если дом теперь не дом, а дача. Зинаида о Клятове знала немного, из скупых рассказов мужа. Девятилетний Кирюша, которого родители теперь звали Киром, помнил больше. Он гостил у прабабушки четыре года назад и теперь с волнением ждал, когда его отпустят из дома навестить старых друзей.

– Ма-аа, а можно я к Мишке Купцову схожу, он на нашей улице живёт, близко совсем. Можно? – вдохновенно врал Кир. Мишка жил через две улицы от них, но если сказать правду, мама его ни за что не отпустит.

– До места не доехали ещё, в дом не вошли, а ты уже из дома торопишься, – отзывалась Зинаида, и непонятно было, отпустит или нет.

Лидия Фёдоровна попросила высадить её у деревенского кладбища. Гринька с женой и сыном поехали дальше. Сминая колёсами высокую траву, «Лада-Калина» въехала во двор. негубинской избы, которая теперь – офицеровская, и больше ничья.

– Пап, я ворота сам закрою! Я умею!

Гринька с удовлетворением смотрел на крашенный коричневый краской забор, на просевшую крышу сарая (сарай нам ни к чему, крышу разберём и сделаем беседку, а для машины поставим навес), на закрытые деревянными ставнями окна.

Дом срубил из сибирской лиственницы бабы Дашин прадед, а Гринькин пра-пра-прадед. Он стоит на земле полтора века, и простоит ещё столько же. В природе это дерево живёт шестьсот лет, а с возрастом не гниёт, а напротив, становится словно каменным. На сваях из сибирской лиственницы стоят дома в Санкт-Петербурге и в итальянской Венеции. Про Венецию Гринька вычитал в интернете и очень гордился своим пра-пра-прадедом.

Избу Лидия Фёдоровна хотела продать, но Гринька воспротивился. Его поддержала Зинаида: в Заозёрном у всех дачи, теперь и у них будет. Места здесь красивые, лесные, воздух хоть в чашку наливай да пей, а в прудах купаться можно. Да и пруды только называются прудами, а на самом деле озеро – длинное-длинное! Берега травянистые, а дно песчаное, и вода мягкая, торфяная.

– Тебе-то откуда знать? Мы за мамой осенью приезжали, какой тебе в ноябре пляж?

– Мне Гриня рассказывал.

– Мам, ну ты чего? Там знаешь сколько рыбы водится? Мы с Киром наловим, нажарим-навялим… Лодку купим! – вклинился в разговор Гринька.

– Пап, а когда?

– Что – когда?

– Лодку когда поедем покупать?

– Вот как мамка нам денег даст, тогда и купим! Ты, главное, её не расстраивай, слушайся, двойки домой не носи. Она и согласится.

Зинаида взялась хозяйничать. Гриньку послала за водой, сына вытолкала во двор, чтобы не путался под ногами. Сметала веником из углов паутину, выносила на крыльцо половики, отмывала скрипучие половицы (надо полы перестелить, уж так противно скрипят, аж душу выворачивают), перетирала тарелки и миски, разогревала на электроплитке привезённую из города еду. И вспоминала свекровин наказ: первым в избу впустить кота. Лидия Фёдоровна почему-то очень на этом настаивала. Зина пожала плечами – дом не новый, так чего выёживаться? – и согласилась. Кота так кота.