Страница 5 из 18
При этом и друг для друга мы находили не менее изысканные приемы, чтобы развлечься. Чего стоил один только магнето! Его подключали к железной дверной ручке сарая и ждали, когда кто-нибудь из вновь пришедших возьмется за нее, чтобы войти. Тут же бедняга получал разряд, и адреналина ему хватало надолго. А какое счастье охватывало всех, когда удавалось добыть карбид! Собирались все. Быстро находили банку, делали в ней гвоздем дырку, а в земле ямку. Вливали побольше воды, бросали карбид и накрывали банкой, плотно втоптав ее в жижу. Теперь надо было найти дурака, готового чиркнуть спичкой возле дырки. Он всегда находился. Всегда. Смелость, как составляющая дураков, присуща нашему народу и его детям.
О-о! Какое это было зрелище! Чем больше банка, тем чувствительней результат. Мы экспериментировали, увеличивая и объемы, и содержимое. Полигон терял дураков, так как многие получали банкой в рыло, или карбид вместе с грязью ослеплял их, и тогда несусветный ор стоял вокруг… Никто не знал, что делать, а «скорая» в те годы если и существовала, то одна на весь наш безмозглый город. Орущего дурака тащили к дому, ближе к взрослым, к помощи, а сами обсуждали силу взрыва и высоту полета банки. На другой день, если доставали карбид, появлялся и новый герой, готовый пожертвовать собой, стать дураком, но внести лепту в усовершенствование бомбы.
Это были шестидесятые. Время освоения космоса.
Были, правда, дураки без всяких мыслей о лептах, о научности взрывов. Они шли поджигать карбид просто потому, что их заставляли или обманывали. Сын нашего дворника был из таких. То, что он родился дураком, было ясно уже тогда нам всем. Его папаша в народе тоже в мудрецах не числился. О матери и вообще никто ничего не говорил. Два сапога пара. Фамилия, объединявшая их, была Хилковы. Саня Хилков, крепкий, коренастого покроя, забавлял округу своей непосредственностью и прямым идиотством. Он ловил шмелей, обходя цветочные клумбы, и, разорвав несчастному опылителю брюшко, извлекал оттуда желтую капельку сладкой влаги и говорил всем, что это мед. Сожрав микроскопический желудок шмеля, он ловил другого с той же целью маньяка-дебила и насыщал нектаром свою тупую плоть. Мы ненавидели его, но новизна предприятия и тоска по сладкому находила последователей. Число шмелиных трупиков множилось, а неопыленность цветов всем была до фонаря.
Правда, придурок Хилков платил за каждую шмелиную жизнь по гамбургскому счету. Над ним издевались все кому не лень. Он и сам для большинства из нас был подопытной свинкой, только внешне похожей на человека. Внутри же никто человеческого в нем не видел. Кличка, данная ему однажды кем-то, стала его судьбой. Придурок! Он был им, что бы ни происходило вокруг.
При этом все страшно боялись его агрессивности. Он мстил за все унижения, издевательства и эксперименты над собой. Но больше всего мстил за своего придурка его дурак отец. Понятное дело, что когда мы скидывались на лимонад, то львиную долю денежек брали с Саньки Хилкова. А в лимонадную бутыль наливали свою мочу и, закупорив, отдавали Хилкову. Все открывали бутылки и, затаив дыхание, ждали, отхлебывая ситро, когда же и Санька откупорит и отведает «газировочки». Отхлебнув от души напитка, Хилков выпучивал глаза, и если не блевал сразу, то бутылка уже летела в нас, а мы врассыпную летели кто куда.
Витька Паук придумал научить Хилка курить. Для этого он заготовил специальные папироски. В табак он настриг ногтей и набил этим добром папиросы. Пометив товар, он предупредил нас, и мы пошли глядеть. Собрались на чердаке пожарки, в любимом месте не только ребятни, но и взрослой части нашей улицы. Пожарка, как называли ее все в округе, стояла на краю городского парка культуры и отдыха, имела два этажа, где первый был отдан машинам, а второй – пожарным. Двор был оборудован как плац, где пожарные обучались непосредственно пожарному делу: разматывать рукава, перелезать через барьер, бежать по бревну и, наконец, по лестнице лезть на пятиэтажную вышку с проемами окон. Иногда, в особых противнях, жгли керосин и тушили его из огнетушителей. Все бегали, начальник, толстоватый мужик, копал короткими пальцами в носу и следил по секундомеру, кто быстрей что сделает. А его помощник сидел рядом и записывал в тетрадь, что ему говорил начальник. Пожарные нас с плаца гоняли, так как мы освоили его под свои игры и нужды, и оттого между нами шла Великая Отечественная война. Плац был нашей Родиной. А нас с нее гнали. Это было невыносимо и несправедливо!
Как и во всякой войне, у нас тоже были перемирия, братание и прочее, когда молодые в большинстве своем пожарные угощали нас сигаретками, давали выпить тем, кто уже почувствовал к этому делу вкус. Те, кто был постарше из нашего войска, находили и другие общие интересы, как, например, обсуждение девчонок, которые похаживали тайно к пожарным и уже крутили с ними – конечно, еще не романы, но легкие любовные фельетоны. А так как девчонки не умели держать язык за зубами и делились друг с другом самым интимным, то все доходило и до нас, а уж мы веселились до полусмерти над ихней любовью.
Смешней всех оказалась история Лариски Зуевой. Она «дружила» раньше других, и дело дошло до поцелуя. И в самый ответственный момент, когда губы пожарника всосали огненный рот Лариски, она так ослабла, что громко пукнула. Даже не пукнула, а пернула. Пожарник хохотал, а она потом от стыда месяц вообще на улицу не выходила, а уж о любви и речи быть не могло. Ее на лето отправили в деревню к родне, а то бы проходу ей не дали. Кличку ей придумали сразу – Влюбленная Бздунья.
Мы же, пацаны, как считается, развиваемся дольше, и потому до любви дела нам никакого не было. Да и все мужское сообщество к проявлению нежности и девичьей дружбе относилось язвительно, жестко и презрительно.
Игры в войну перерастали в реальное противостояние дворов, улиц и районов. Но это свойственно всей мужской части мира, и неважно, где и когда оно проживается.
Теперь я уже не вспомню, откуда и кто принес в наш двор небывалую по изобретательности и отвратительную по последствиям игру со сказочным названием «Золотые листики». Количество игроков роли не играло, но сыгравший один раз и испытавший всю прелесть действа был уже верным участником команды. Главное состояло в том, чтобы условия игры держать в полнейшей тайне и чтобы был непосвященный новенький участник. Суть действия была в следующем. Собирались все, становились на краю поля в одну цепь и по сигналу что есть мочи должны были бежать на противоположный край, где стояла вешка. Под этой вешкой, на разровненной земле, лежал ворох листвы. Добежавший первым должен был, схватив всю охапку, водрузить ее себе на голову и, желательно с минимальными потерями, донести эти листья до линии старта. Скорость бега, ловкость – все это были очевидные качества того, кто способен стать лидером. Победитель мог, забрав кон, пить газировку целую неделю.
Готовились к забегу загодя. Главное, чтобы новенький, обреченный добежать до золотых листиков, до последней секунды ничего не заподозрил. Поэтому за час до назначенной игры двое, а то и трое из команды готовили ворох золотой листвы. Листья набирались покрупней, посуше. Вниз клали свежую листву. Затем тот, у кого сегодня был стул пожиже, присаживался и справлял нужду. Сверху накладывали слой листьев, заткнув нос и воротя хари. Если дристун мог выдать еще порцию, то делал это вторым слоем. Если же израсходованный запас жидкого кала кончался на первом слое, то наступала очередь следующего из приготовителей. После того как этот слоеный пирог был готов, его основательно укрывали сухой листвой и оставляли на проветривание, воткнув рядом вешку. Теперь прочерчивали линию старта и начинали ждать, когда основная часть игроков, вместе с новеньким, придет на позицию. Все, как великие актеры, играли друг перед другом безмятежность, полное незнание условий игры, ее результата, боясь глядеть в глаза своим подлым товарищам, чтобы не расколоться. Ажиотаж усиливался с каждой минутой. Клали медные трояки на кон и принимали старт. Сердца колотились бешено. Все давили косяка на новенького. Всем надо было бежать стремглав, чтобы первым добежать до вешки, но в то же время никоим образом не оказаться первыми. А дальше…