Исчезнувшая страна

– На ринг вызывается финальная пара боксеров второго полусреднего веса, от шестидесяти трех с половиной до шестидесяти семи килограммов, Карташов, Донецк, Полуянов, Харьков. Эту встречу обслуживает судейская бригада в составе…

И тут я увидел, как толпа в углу раздалась и вышел папа, а за ним дядя Витя в спортивном костюме, держа в руках полотенце, губку и коробочку с капой. Папа перешагнул через канат и вошел в освещенное пространство ринга. Он был в красной спартаковской майке, в белых трусах и в белых боксерках, подтянутый и аккуратный, дядя Витя остался за рингом, там, где стояли табурет и бачок с водой; папа натер боксерки канифолью, держась за канаты и вращая туловищем.

Старший судья соревнований подтянул к себе микрофон.

– Внимание, – послышалось из динамиков, и все в зале смолкли. – На ринге боксеры второго полусреднего веса. В красном углу – кандидат в мастера спорта Александр Полуянов, Харьков.

Папа вышел из угла, раскланялся и снова повернулся к дяде Вите. В зале раздались редкие хлопки. Потом захлопали сильнее, в толпе, стоявшей в проходе к синему углу, произошло движение, Карташов вышел со своим секундантом и, пригнувшись под канатом, вошел в ринг.

– В синем углу, – объявил судья, – мастер спорта Сергей Карташов, Донецк.

Ему хлопали долго. Карташов поклонился несколько раз и улыбнулся, обнажая капу. Рефери проверил его бандаж, перчатки и перешел в папин угол. Потом он вышел на середину, развел руки, папа и Карташов подошли к нему с разных сторон, он сказал формулу боя, и папа слушал, наклонив голову.

Когда они разошлись по углам, дядя Витя дал папе сполоснуть рот и вложил капу. Он что-то говорил папе, но я не разбирал слов и думал, что не уйди от нас мама, не надо было бы нам сюда ехать.

Рефери снова вышел на середину ринга. Повернувшись к папиному углу, он спросил:

– Красный угол, боксер готов?

И дядя Витя поднял руку. Рефери повернулся и спросил:

– Синий угол, боксер готов?

И когда секундант Карташова кивнул, повернулся лицом к судейскому столу и объявил главному судье соревнований:

– Боксеры готовы!

Прозвучал гонг, папа повернулся и быстро вышел в центр ринга. Карташов пошел ему навстречу. Рефери провел между ними рукой, сказал:

– Бокс! – и отскочил в сторону.

Они сошлись в самой середине ринга, там, где свет был особенно ярким. Карташов провел несколько быстрых ударов левой, папа защитился и пошел вокруг него по рингу. Он перемещался в столбе света, и левая у него работала будто автоматически. Казалось, он не бьет, а неуловимым движением достает Карташова по корпусу или в голову. В зале была такая тишина, что отчетливо слышался шум дождя на улице. Папа шел вокруг Карташова по рингу, и когда Карташов сближался с ним, папа резко двигался в сторону и, чуть наклонившись, доставал его левой по корпусу. Папина перчатка скользила у Карташова между локтей, Карташов отходил назад, и папа шел ему за левую руку. От сильного света все цвета в ринге казались блеклыми, и у папы было очень смуглое лицо, на котором резко выделялась белая полоска капы. Создавалось впечатление, что он не дрался, а давал урок работы левой, и все сидели не шевелясь, боясь пропустить хоть одно движение. Когда Карташов пробовал ворваться к папе, чтобы ударить со средней дистанции, папа приподнимался на носках и, отступая, наносил несколько быстрых ударов; издалека казалось, что он не бьет, а едва касается перчатками головы, но я-то знал, что это не так. Там, в ринге, всё было иначе, но со стороны это выглядело очень красиво.

Я смотрел, как папа работает, и переставал слышать, что делается рядом, иногда мне казалось, что вокруг никого, я сижу один, и высокие папины боксерки медленно отделяются от пола. Он двигается медленно и плавно, как в воде; перед тем как ударить, у него приподнимается верхняя губа, обнажая капу, он наклоняется вбок, и его перчатка медленно обходит руку Карташова, медленно и неотвратимо, и кажется, что она плющится об голову, потом рука возвращается, и, снова приподнявшись над рингом, папа отклоняется ровно настолько, чтобы ответный удар дошел до его плеча самым кончиком перчатки. И когда рука Карташова после удара идет назад, папа весь мягко подается вперед и достает его по голове еще раз.

Ударил гонг, звук его поплыл над толпой, ослабел и исчез в зале, и я снова вернулся в реальный мир, в котором папа прошел через ринг в свой угол, вытер перчаткой лицо и сел, дядя Витя перелез через канаты, стал перед папой и, щелкая мокрым полотенцем так, чтобы брызги летели ему в лицо, стал что-то говорить, а папа будто не слышал и, не отрываясь, смотрел в противоположный угол, в котором Карташов, расслабившись, отдыхал на табурете. Публика шевелилась и вздыхала, слышались отдельные возгласы, а старший судья соревнований объявил в микрофон, что папа – член добровольно-спортивного общества «Спартак», боксом занимается шестнадцать лет, провел двести сорок два боя, победы добивался в двухсот двадцати девяти, является неоднократным чемпионом Украины, двукратным призером СССР, неоднократным чемпионом Центрального совета «Спартак», и за окнами шел дождь, только теперь его совсем не было слышно.

Мужчина, сидевший рядом со мной, подобрался к столику бокового судьи, через его плечо заглянул в протокол и, вернувшись, удовлетворенно прокричал мне в ухо:

– Саше дали двадцать – восемнадцать!

Я сначала не понял, о чем он говорит, а потом догадался, что у папы за первый раунд больше на два очка, и в груди у меня сделалось тепло, и подумал, что иначе и быть не может.

– А вы говорили, что папа вряд ли выиграет, – сказал я ему.

– Подожди, пацан. Я очень хочу, чтобы он выиграл.

– И ему сразу вернут мастера?

– Да, – сказал он. – Вероятно, восстановят.

Папа встал.

Дядя Витя вышел из ринга, забрал табурет, потом вынул капу из стакана, встряхнул ее, вложил папе. Ударил гонг, и папа вышел навстречу Карташову.

Они начали сразу.

Карташов пошел на папу, дергая левой, наверстывая упущенный раунд. Он шел, чуть наклонясь, плотно прижав подбородок к груди, и папа быстро двигался, встречая его с дистанции или на отходе. Потом Карташов оказался к нам спиной – спина у него была широкая, сужающаяся книзу, локти плотно прижаты к бокам, и сразу становилось видно, что он нокаутер. Он был закрыт везде, где грозил сильный удар, и сам бил так, что звук удара был отчетливо слышен в гомоне публики. Зрители теснились в проходах, свешивались с балкона, и мне вдруг стало казаться, что это одно кричащее лицо, кто-то кричал Карташову на весь зал:

– Сережа, левой!

Карташов шел, раскачиваясь из стороны в сторону, и папа бил высоко в голову, потому что Карташов был хорошо закрыт. Когда они сближались, папа всякий раз пускал в ход левую или сильно бил навстречу справа. После одной из атак у Карташова потек нос, нижняя часть лица была вся в крови, да только остановить его было совершенно невозможно.

Скорей бы раунд кончился, подумал я.

Они сошлись в ближнем бою, и Карташов стал бить по корпусу. Я видел, как локти его стали двигаться, и удары, казалось, входят в папу. Папа попробовал связать его, только это было всё равно, что остановить шатун у паровоза. Карташов послал левый в голову, папа нырнул и вырвался, хватая ртом воздух, и ударил его правой с дистанции; рефери остановил бой, вынул платок и вытер Карташову лицо, потом выбросил платок за канаты и сказал:

– Бокс!

Публика ревела не переставая. Я увидел в первом ряду шофера такси, рот у него был открыт, и я вдруг почувствовал, что в животе у меня стало пусто и холодно, а Карташов, раскачиваясь, шел на папу, и я подумал, что они все были бы просто в восторге, если бы папа упал, да только папа не падал, и я знал, что он не упадет, и он бил Карташова так, что перчатки накрывали лицо, – рефери метался возле них, и я подумал, что этому конца не будет, когда ударил гонг.

Папа сел, положив перчатки на канаты, дядя Витя выскочил на ринг и стал обмахивать папу полотенцем, потом смочил губку, сунул ему за майку, туда где сердце, и снова взялся за полотенце. Он что-то говорил, а папа сидел, запрокинув голову, и Карташов сидел так же, а его секундант крутил полотенце, оттянув ему резинку на трусах, а потом вытер кровь с лица, и я подумал, что Карташову сейчас тоже не сладко.