Страница 22 из 31
— А что же… — Шувалов поник, явственно видя в своём воображении отправку на службу куда-нибудь в Кяхту[24].
— Не переживайте! — ободряюще улыбнулся я ему, — Вы не отправитесь торговать тюленьим жиром с туземцами Чукотки или Аляски. Хотя, если в Вас преобладают инстинкты Вашего батюшки, в будущем всё возможно!
— Тогда что же Ваше Высочество от меня желает? — его разрывали любопытство и страх. Глаза его блестели, а нос даже чуть-чуть заострился.
— Губернатор Санкт-Петербурга. Именно этот пост я хочу Вам предложить.
— Но, я же никогда… Да и Чичерин…
— Николаю Ивановичу будет дан пост заместителя главы Земельного приказа — главного полицмейстера империи. Его опыт требуется всему государству нашему. А Вы… У Вас, Андрей Иванович, есть талант дипломатический, да и кругозор Ваш широк и разнообразен…
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Коронация. Вот слово сложное. С одной стороны, это пик желаний и стремлений большинства монархов мира. Всё, достигнута заветная цель — ты помазанник божий, господин народа и государства, никто уже ничего тебе не может запретить или приказать, наоборот, ты в силах любого к чему угодно принудить. Власть в твоих руках. Все заслуги твои.
А с другой стороны, теперь именно ты отвечаешь за всё! За всё! Ни на кого уже не свалишь ответственность. Нет, свалить-то можно, но отвечаешь всё одно ты. Народ никаких отговорок не примет. Васька ли напился и в канаву упал — царь виноват! Чума ли пришла — государь не следит! Война ли с супостатом проиграна — опять же императора вина́.
Только самодержец между народом и Богом стоит. Нет, патриарх, он, конечно, тоже есть, но именно государя венчали на царство. Значит, ему и отвечать за всех своих подданных. А ежели царь не понимает этой ответственности, то и не царь он вовсе, а так самозванец…
Вот какие мысли в голове крутятся. У меня коронация, Успенский собор народом полон. Вокруг люди суетятся, патриарх молитвы читает, руки на меня возлагает, мама со слезами мне на голову шапку Мономаха [25] одевает, патриарх вкладывает мне в руки скипетр и державу, облачает меня в порфиру, народ в соборе крестится, я, как полагается, встаю на колени, выпрямляюсь, опять на колени, а в голове всё колёсики вращаются. Не слышу ничего, не понимаю даже толком происходящего, как во сне. И здесь как гром среди ясного неба: «Многие лета!».
В голове прямо что-то щёлкнуло, и я отбросил свои раздумья. С нежностью отдал маме символы власти, чтобы освободить руки, встал на колени и начал искренне молиться: «Да будет со мною приседящая престолу Твоему премудрость. Посли ю с небес святых Твоих, да разумею, что есть угодно пред очима Твоима и что есть право в заповедях Твоих!.. Буди сердце мое в руку Твоею, еже вся устроити к пользе врученных мне людей и к славе Твоей, яко да и в день суда Твоего непостыдно воздам Тебе слово…».
На торжественном выходе было уже проще: я пришёл в себя и воспринимал происходящее как часть представления, которое я разыгрываю для публики, которую мне необходимо очаровать. Зимний дворец Елизаветы Петровны был прекрасно отремонтирован и как никакой другой в России подходил для вычурной церемонии Торжественного Императорского Выхода и Первого приёма. Пусть и небольшой, но сияющий золотом, насыщенный дорогими скульптурами и картинами, основная часть которых была перевезена из Петербурга.
Устроением торжеств заведовал ещё не старый Иван Иванович Шувалов[26], былой фаворит тётушки Елизаветы, возращённый мною из забвения. После резкого уменьшения финансирования его любимого детища — академии художеств, и закрытия Московского университета, он совсем поник и скрылся в поместье, ощущая недоверие императрицы. Не могу сказать, что его начинания были плохи, скорее несвоевременны и носили характер показушных и чрезвычайно затратных. Но вот в настоящий момент именно такой человек и был мне нужен.
Он взялся за дело с таким жаром, что всем стало очевидно — выбор сделан верно, только он может за короткие сроки и с незначительным финансированием провернуть столь сложное дело. Картины, скульптуры, драгоценности — всё стаскивалось со всей страны в Москву. В качестве мест размещения гостей пригодились корпуса, отделка которых была завершена в пожарном порядке. Стройки закрывались крашеной парусиной, наводился парадный блеск.
Город выглядел грандиозно — видно было, что имеющаяся красота вскоре потеряется перед сиянием будущего. А пока цветная парусина замечательно смотрелась на фоне белого-белого снега, в народ метали золотые, пушки непрерывно палили, колокола звонили, а я посреди всего этого изобилия сиял как новогодняя ёлка — корона, порфира, скипетр, держава усыпаны драгоценностями. Пусть чуть ли не половина из них были стекляшками, огранёнными на моей мануфактуре — Цильх, когда понял, что от него хотят, подпрыгнул, понимая уровень доверия к себе, но даже старый Позье[27] не смог разглядеть их среди настоящих бриллиантов, рубинов и прочее.
Откровенно говоря, было сложно. Я мужчина не слабый, но полдня таскать такую тяжесть одежд и украшений на себе было сложно, особенно болела шея — императорская корона аки звезда слепила моих поданных и гостей империи. Мне приходилось принимать поздравления от посланников европейских монархов, среди которых выделялись принц Генрих Прусский[28] и граф Луи Прованский[29], и уверения в преданности от своих подданных.
Вейсман, сияя как начищенный пятак, командовал солдатами, одетыми в яркие мундиры русского кроя и вооружённые новыми ружьями. Они, как балерины, невероятно красиво перестраивались на маршах и манёврах, как статуи стояли в карауле. Кавалеристы гарцевали, демонстрируя высочайшую выучку. Артиллеристы стреляли с какой-то невозможной скоростью. Пусть, особенно среди конников, чуть ли не на треть составляли новики Петербургских императорских корпусов, но кто об этом мог узнать, кроме пруссаков?