Страница 5 из 27
– Глупая девчонка! – хмыкнул Йенс, поджигая сигарету, но почему-то мне вдруг показалось, что в его устах эта обидная характеристика означает изысканный комплимент, а продолжение фразы лишь подтвердило мою интуитивную догадку, – береги себя, Беата, чувствую, тяжело тебе придется в жизни.
Конечно же, никто из нас не принял настоятельные рекомендации друг-друга всерьез. С того памятного дня прошло почти два года, и за это время Йенс все ниже скатывался по наклонной плоскости, а я не только до сих пор не перестала верить в справедливость, но и не прекратила регулярных визитов в Хорнебург. Йенс так и не выполнил своей угрозы и не сдал меня Эберту, хотя один раз и заставил меня безумно перенервничать.
Этот был обычный пятничный вечер, когда Ханна и Курт по обыкновению собирались у нас дома перекинуться в картишки за кружечкой пива. Сложно описать, какой шок я испытала, увидев на пороге Ханну в сопровождении своего гражданского супруга. Видимо, чтобы стопроцентно сразить меня наповал, Йенс был исключительно опрятно одет, безукоризненно выбрит и причесан, и, если бы не четко отпечатавшиеся на его лице следы многолетних возлияний, в целом производил весьма благопристойное впечатление. Я так до конца и не поняла, что это было, но как бы замечательно всё не начиналось, закончился «званый ужас» далеко не весело. Эберт, Ханна, Курт, даже глубоко беременная Миа, печально знаменитая разгульным образом жизни и каким-то чудом захомутавшая сына хозяина автомастерской, все они как будто сговорились довести до белого каления Йенса, а заодно и меня саму.
Тон, как обычно, задавал Эберт: с присущим ему сарказмом он сыпал двусмысленными репликами, Курт ему басовито поддакивал, Ханна громко ржала в голос, а Миа гордо выпячивала живот и без зазрения совести мухлевала в карточных партиях. Я подносила полные тарелки и убирала пустые бокалы, нечеловеческим усилием сдерживая страстное желание одернуть распоясавшегося Эберта и приструнить захмелевшую Ханну, которая на пару с Куртом несла такую несусветную чушь, что с легкостью составляла конкуренцию своей необремененной интеллектуальным багажом дочке. Постепенно нападки на Йенса становились все более прямыми, Эберт самозабвенно упражнялся в остроумии, задавая провокационные вопросы, и сам же на них отвечая, а когда Йенс основательно поднабрался и вовсе предложил сыграть с ним на деньги. Вся эта вакханалия ожидаемо закончилась тем, что отныне Йенс был должен моему мужу довольно крупную сумму, а я, не в силах далее выносить происходящее, молча встала из-за стола и покинула гостиную. Смешно и грустно одновременно, но моего демарша никто и не заметил, а мое отсутствие было обнаружено лишь в тот момент, когда Ханне понадобилось сменить пепельницу в разгар захватывающего повествования о ее стараниях силой затащить Йенса в сауну. Сам Йенс ничего этого не слышал, ибо уже давно пребывал в пьяном полузабытьи, и честно сказать, я могла ему только позавидовать – я бы многое отдала, чтобы оглохнуть, ослепнуть, а лучше и вовсе самоустраниться. После того, как далеко за полночь компания неохотно разошлась по домам, и мы с Эбертом остались вдвоем, мой муж торжественно резюмировал, что давно так славно не веселился. И тогда я вдруг поняла, что нужно сделать, дабы предупредить повторение сегодняшнего кошмара. Я решительно встала в позу и бескомпромиссно заявила Эберту, что Йенс переступит порог нашего дома только через мой труп и я принципиально не намерена терпеть его в своей гостиной. Моя уловка сработала, Эберт посчитал, что поведение и сам облик Йенса оскорбляют мой тонкий эстетический вкус и клятвенно пообещал в дальнейшем щадить мои чувства. К чести Эберта, он сдержал слово, и Ханна больше ни разу не привела к нам Йенса, хотя и не уставала постоянно отзываться о нем в пренебрежительном тоне.
ГЛАВА IV
Однажды я внезапно осознала, насколько скучна, однообразна и небогата на запоминающиеся события моя жизнь в Ор-Эркеншвике – много лет подряд каждый мой следующий день был до такой степени похож на предыдущий, что недели незаметно сливались в месяцы, а месяцы плавно перетекали в года. Летом меня стабильно навещали родители, и с милостивого позволения Эберта мы катались по Европе с туристическими группами, нежились на жарких побережьях испанской Майорки и наслаждались дивными пейзажами солнечной Италии. После таких круизов мама с отцом неизменно возвращались домой отдохнувшими, посвежевшими и загорелыми, автоматически становясь объектом зависти лишенных подобных возможностей коллег и знакомых и не уставая повторять, как же мне повезло с мужем. Иностранными языками мои родители практически не владели, поэтому общение с зятем осуществлялось исключительно при моем непосредственном участии, что совершенно не мешало им беззаветно обожать подчеркнуто вежливого, обходительного, не скупящегося на подарки Эберта и упорно закрывать глаза на непреходящую грусть в моем взгляде. Естественно, мама регулярно пыталась намекать Эберту, что нам пора задуматься о пополнении в семействе, но, приобщившись к европейскому менталитету, уже не видела ничего страшного, чтобы по примеру большинства местных женщин родить после тридцати. Правда, она как-то упускала то обстоятельство, что немки прежде всего активно занимались образованием и карьерой и потому тянули с обзаведением потомством, а я на протяжении почти пяти лет числилась лишь бесплатным приложением к Эберту, которому для реализации отцовского инстинкта вполне хватало двух сыновей от первого брака. Фактически мой муж успешно решил задачу сохранения фамилии, порадовал родителей внуками и явно не горел желанием вновь проходить через пеленки, распашонки и подгузники.
На самом деле, после того, как в моей жизни появился Йенс, мы с Эбертом вообще перестали обсуждать детскую тему, да и ситуация в экономике ухудшилась еще сильнее. Бизнес моего мужа по-прежнему твердо стоял на ногах, однако неуклонно растущие налоги и общее падение покупательского спроса заставляли временно забыть о развитии и сосредоточиться преимущественно на выживании в неблагоприятных условиях. Деловое чутье у Эберта всегда находилось на высоте и пока фирма уверенно держалась на плаву, но я прекрасно понимала, что моему мужу приходиться прилагать втрое больше усилий, чтобы избежать финансового краха. Компания Эберта специализировалась на производстве стройматериалов, и с учетом общего спада в стране, приоритетной задачей сейчас стал поиск и освоение новых рынков сбыта: если раньше мой муж в основном реализовывал готовую продукцию внутри Германии, то теперь он вынужден был искать покупателей в других государствах, в том числе и за пределами Евросоюза, поэтому частота и продолжительность служебных командировок увеличилась в разы. Эберт крутился, как белка в колесе, и в последнее время мы невольно отдалились друг от друга, а принимая во внимание, что мы никогда и не были по-настоящему близки, между нами отчетливо чувствовался холодок. Эберт мог отсутствовать дома по нескольку дней, а я ощущала острую вину за то, что мне это нравится. Я не любила своего мужа, я плохо ладила с фрау Штайнбах, его властной и самолюбивой матерью, в свои семьдесят пять по-прежнему держащей в ежовых рукавицах всю свою семью, я устала лгать по телефону родителям, заверяя их, что я безгранично счастлива, одним словом, наряду с мировой экономикой я тоже переживала жесточайший кризис и мучительно разрывалась между голосом разума и зовом сердца.
Аномально холодная, невероятно сырая зима, казалось, выпила из меня всю жизненную энергию. Снег сменялся дождем, ветер пробирал до костей, а Эберт требовал экономить тепло и электричество. Я постоянно мерзла, а после нового года и вовсе подхватила бронхит, пару недель продержавший меня в постели. Меня навещала Ханна, приносила мне корзинки с выпечкой из собственной пекарни, желала скорейшего выздоровления и хриплым, прокуренным голосом жаловалась, что Йенса тоже свалила какая-то неведомая зараза, а он категорически отказывается от лечения и никого к себе не подпускает. У меня толком не было сил на членораздельную речь, а Ханна болтала без остановки, вываливая на меня все новые подробности, заставляющие меня безостановочно трястись под одеялом не то от лихорадки, не то от страха за Йенса.