Страница 6 из 12
Я решил не идти по этому пути. Пусть будет что мне суждено. Я думаю, что ты со мной согласишься. Я уже немолод, может быть – проживу и с кавернами, и с чахоткой; лечиться же без конца, оперироваться, без конца лежать в санаториях, в клиниках – это не жизнь, это полусмерть. Сейчас у меня неплохое состояние, температура почти все время нормальная, только слабость. Но здесь кормят исключительно хорошо.
Достаточно сказать тебе, что завтрак состоит из трех горячих блюд, ужинов бывает не один, а два – в 8 и 10 ч[асов] вечера; каждый день – виноград ½ килограмма и т. д. Может быть, я одолею болезнь или заглушу ее, что она меня не будет беспокоить сильно. Ты напиши мне, как ты думаешь обо всем. Ни с кем не советуйся – это смешно, это мое дело и твое – только. Здесь никто ничего не может решить и тем более не может помочь.
Теперь о другом. Как там наша Мака? Выздоровела она и ходит ли часто гулять? Она ведь гуляка, как ее братец. Я часто здесь смотрю на ее фотографию. Трудно мне без нее, я даже плакал по ней. Как храбрец Сашка? И как ты живешь материально? Наверно, совсем плохо…
Завтра пойду отправлять это письмо в Ялту на почту сам, я еще в городе не был, но издали вижу его. Унылое место. Здесь когда-то и ты была с Тошей. Завтра я пройду по тем же камням, где когда-то ходили его ноги.
Поцелуй Сашу, обними мою любимую Машку. Скажи ей что-нибудь, чтоб она вспомнила обо мне.
Привет родным и друзьям.
Обнимаю и целую тебя, твой А.
Из записных книжек
(1941–1944)
Стан[ция] Дыми – 29/VIII.
Игн[атий] Васильевич Васильев, 1903 г. [рождения], вел состав. В будке – во время обстрела: сначала фугасами, затем – пулемет (таков обычный прием немцев, – прочесывать кюветы, леса, кустарник, – уничтожить живую силу). Работает все время в Бабаевском депо.
Кочегар – Малышев, ранен.
29/VIII. Тихвин – Бабаево. Стан[ция] Дыми.
Вослед. В 17 часов 15 минут.
Эстон[ский] паровоз, горячий, помогал. Бригада ушла в лес; кричала машинисту: беги в лес. Стал к шуровке. На 8 метров. 4 бомбы. Засыпало землей, стекла, ящики – все на машиниста. Затянуло сцепку с эстон[ского] паровоза. Свисток перекрыли пробкой.
4 шпалы порвало, рельсы вырвало. Саперная команда (снаряд не взорвался). Вспомогательный поезд. Эстон[ский] паровоз: паровоз в одну сторону, тендер в другую.
Часть крыши сорвана, двери, окна, часть состава повреждена, рамы…
Один беженец у другого:
– Дальше-то лучше будет с харчами?
Другой:
– Откуда? СССР везде одинаков. Раз тут нет, значит там – еще хуже.
«Да весь СССР-то весь одинаков… что тут, что там»…
«Предпоследний поезд» из Москвы: 3 вагона чекистов, 10 вагонов «ремесленников». Совместный путь этих вагонов, – два мира, две «стихии», две силы. Среди чекистов – «курсантки», одна Матрена Семеновна и пр. Снабжение в пути. Полковник и подполковник. Завхоз. «Топтуны». Наган в дерев[янном] футляре на толстой заднице. Жены. Кошка белая. И – ремесленник позади, рабочий класс в будущем, сейчас полубеспризорники, ворующие картошку в полях…
Беженец в беспрерывной работе-суете: кипяток, хлеб, очередь за талоном, дрова, сортир, утепление теплушки, борьба с отцепкой и пр. и пр.
Жизнь к[а]к тупик, как безысходность, к[а]к невозможность (вспомни вокзалы, евреев эвакуир[ованных] и пр.)…
Особое состояние – живешь, а нельзя, не под силу, как будто прешь против горы, оседающей на тебя.
Оч[ень] важно.
Смерть. Кладбище убитых на войне. И встает к жизни то, что должно быть, но не свершено: творчество, работа, подвиги, любовь, вся картина жизни несбывшейся, и что было бы, если бы она сбылась. Изображается то, что, в сущности, убито – не одни тела. Великая картина жизни и [душ] погибших душ и возможностей. Дается мир, каков бы он был при деятельности погибших, – лучший мир, чем действительный: вот что погибает на войне – там убита возможность прогресса.
Война может стать постоянным явлением: к[а]к род новой промышленности, вышедшей из двух причин – некоторого «свободного» избытка пр[оизводительных] сил и «опустошения душ».
Война, весьма возможно, превратится в долгое свойство челов[еческого] общества.
«Вечная война» как выход в другое историч[еское] состояние (фаш[изм]).
Священная зима: ноябрь, снег, день 5–6 часов длительностью, ели под Торжком, дер[евня] Татариново, птички поют в тишине сумрака, над глубокими тихими снегами, и целуются. Эта «весна» нежнее, глубже, таинственнее той, «радостной», всеобщей.
Жел[езнодорожный] мост в Т[оржке], ставший «бомбоубежищем»: в него ни разу не попали почти за 1½ года, а кругом все порушено, хотя мост-то и был объектом попадания. Жители при бомбежке стоят на мосту – в безопасности. «Они хотят попасть дюже метко, вот у них и прицелы-то дрожат – и не попадают», – говорят жители.
Бомбежка танк[овой] бригады в лесу (упорная, точная) – следств[ие] нем[ецкого] шпионажа. Но командир заранее увел бригаду в окопы.
Немцы в обуви на дерев[янной] подошве, катятся по снегу, ухватившись за борт машины.
Партизаны: Боря, Гриша. Их действия: снабж[ение] действ[ующих] частей деталями из нем[ецкого] тыла, продовольств[ием], хлебом. Мало у них боеприпасов, приходится иногда действовать ножами. Дисциплина не менее красноармейской.
Уборка урожая под обстрелом. Смелость и выдержка крестьянок. Цепкость за дворы. Красноармейцы иногда, оставшись в деревне без населения, разбирают постр[ойки] на топливо, на землянки. Без населения некому постирать белье, истопить, прибрать избу.
Вывезенное за 25–35 км население при первом случае возвращается. Вывозить дальше – нужен гигантский транспорт. Проблема трудная. Насел[ение] обожает красноармейцев. И одновременно – сами красноарм[ейцы] понимают и чувствуют, что много шпионов на фронте. Документы, проверка людей на фронте поставлены хуже, чем в ближайшем тылу (в 1 и 2 эшелоне). Можно ходить без документов.
На войне такой шум, гром, дым – что сразу видно: война машина еще несовершенная, как первые пар[овые] маш[ины]. Работы мало, топлива идет много, суета большая и пр.
Не пушками лишь решится война, но и смертью тысяч… Тут побеждаем мы.
В предсмертный миг часто бывает у солдата: проклятье всему миру-убийце и слезы о самом себе, слезы разлуки навек. Слеза одна, на две не было силы.
По смерти миллионов людей – живых замучает совесть об умерших.
28/V 43 г. Воронеж.
Ген[ерал] Анто[шкин] Иван Диомидович.
г. Вязники, Ив[ановской] обл.
Армия – с 19 г., 1900 г. р[ождения].
ВВС – 20 л[ет] и в партии – 20 л[ет],
налет – 4 000 часов.
Обр[азование]: нач[альное] фабр[ичное] уч[илище], зат[ем] – техн[ическое] уч[илище], 5 л[ет] работы на ткацкой прядильной фабр[ике], с 19 г. – добров[олец] Кр[асной] Армии, [нрзб.] на бронепоезде под Архангельском. В 21 г. окончил курсы автом[обильной] мех[аники], с 23 л[ет] – в авиации.
Майор т. Долголен[ник]ов, 13 лет в армии, с 22/VI (вышел из окруж[ения] на Сев[ерном] Кавказе).
Упятеренная работа.
Замечают только летн[ый] состав – работа БАО редко.
Капитан Ромашов сбил двух, таранил третьего – и разбился. Курск.
Шалость генерала: гнались за автомашиной, а наш его сбил – летчик убит, генерал и его спутники взяты в плен.
[Два «Ла» взяли в клещи «Мессера». С земли:
– Чего медлишь?
– Пусть он пропотеет!
«Мессер» жмет, жмет весь газ, «Ла» идут свечкой.]
Летчик (?) одним ударом сбил двух «Мессеров» под Курском.
Два «Ю-88».
[Люди в деревне аплодировали]
«Где кончается порядок, там начинается авиация».
Землеройная война: нужна и техника землеройства. В земле, родившей, вскормившей нас, наше убежище и наше движение вперед на врага.