Страница 5 из 12
3. Как писатель, я имею литературное наследство, т. е. изданные книги, напечатанные в журналах произведения, драматургические произведения и другие литературные работы. Как уже изданные литературные произведения, так и те, которые издаются теперь и будут изданы в будущем, я хочу завещать своему усыновляемому внуку – с тем чтобы он, после моей смерти, стал моим душеприказчиком. Опыт прошлого показал, что такого рода своеобразное наследство, как литературные произведения, нуждается в наследниках-душеприказчиках, а таковыми, конечно, могут быть лишь самые близкие по духу и по плоти люди. Я хочу, чтобы моим наследником-душеприказчиком явился усыновленный внук.
Если в дополнение к изложенной просьбе Вам необходимы будут какие-либо новые данные, то я их немедленно представлю Вам.
Майор, член Союза Советских писателей,
специальный военный корреспондент газеты
«Красная звезда» Андрей Платонович Платонов.
[В конце письма почерком Платонова сделаны приписки от лица жены и невестки: «Против усыновления моим мужем А. П. Платоновым нашего внука Александра Платоновича Платонова не возражаю и поддерживаю ходатайство мужа.
Присоединяюсь к ходатайству А. П. Платонова; выражаю со своей стороны желание, чтобы мой сын Александр Платонов, в его собственных интересах, был усыновлен А. П. Платоновым».]
Дорогая Мума, дорогая маленькая[3], что телеграммы идут так же долго, как письма, поэтому пишу письмо.
Здесь сейчас прохладно, но все же часто светит солнце; за моим окном, возле которого стоит моя койка, круглые сутки шумит и вздыхает синее Черное море. До моря от меня метров десять. По другую сторону – горы. По их вершинам ползут серые зимние тучи, будто там небо сращивается с землей. Деревья и прошлогодние травы стоят зеленые. Вчера я первый раз ходил один далеко по берегу моря. Я вспоминал того, кого мы потеряли, кто тоже видел когда-то это море и слушал его волны. Сюда я ехал на машине через Алушту. Там цела генуэзская башня, где мы гуляли все трое когда-то… Но нынче «позарастали стежки-дорожки», и один я, самый старый из вас, еще брожу здесь. Ты сказала на прощанье, что завидуешь мне, а я завидую тебе. Я не хотел сюда ехать, мне очень тяжело здесь. Больше месяца я здесь не буду.
Меня здесь лечат. Кормят здесь чрезвычайно обильно, мне это неприятно. Завтрак из трех блюд, обед из четырех, ужин тоже – постоянно дают мясо, масло, сало и пр[очее]. Меня тяготит это насыщение. Я живу в комнате, где нас четверо. Работать не очень удобно, но я уже начал писать, пишу на большом подоконнике, поглядывая на море. Сейчас оно синее и освещено утренним солнцем, но дует ветер, холодные волны катают камешки на берегу и они шипят в белой пене. Как бы здесь можно жить, если бы со мной здесь были мой живой сын и две Мумы.
Я все время помню ее, мою маленькую Кхы! Чувствую, что полюбил ее до болезненности, помню ее улыбку и все движения ручками и ножками. Напиши мне о ней все подробно. Сашка, наверно, вспоминает про Лея[4]. Скажи, что я скучаю здесь по нем и люблю его по-прежнему. Пусть он ждет меня. Не знаю, что можно привезти ему в подарок. Здесь это трудно, но что-нибудь придумаем.
Режим здесь довольно суровый, время идет однообразно; много часов отнимают разные процедуры, врачебные осмотры и т. п.
Напиши мне – только сразу же, чтобы письмо твое застало меня здесь, – напиши про все дела и новости. Если что нужно срочно, принимай решение сама за меня, но сначала обдумай. Получила ли ты деньги?
Если ты получила деньги полностью и у тебя есть возможность – пришли мне телеграфом сюда 500 р[ублей], м[ожет] б[ыть], я по дороге отсюда куплю что-нибудь в подарок Сашке и Кхы.
Пиши мне. Обнимаю тебя. Целую Кхы и Сашку.
[Приписка сбоку листа] Адрес: Крым, Гурзуф, санаторий, майору Платонову.
Дорогая моя Мума Большая!
Пишу тебе второе письмо. Живу я здесь ничего; только холодно здесь, топить здесь не привыкли. Место само по себе тут прекрасное. Сейчас я пишу тебе, и передо мной – за окном – бесконечное пространство моря, освещенного по горизонту серебристым светом. Как бы хорошо здесь нести на плечах Сашку, а в руках Машку-Кхы и брести по берегу у черты прибоя! Но пока это невозможно. Как ты там живешь? Трудно, наверно, кормить тебе ребенка. Тебе надо кушать очень хорошо, а ты ешь как и что попало – и ребенку хуже, и сама слабеешь. Мне здесь тяжело еще оттого, что кормят меня здесь на убой.
Здоровье мое вначале здесь стало хуже, появилась t и озноб, теперь все прошло, но рентген показал много очагов и какой-то плевритный шов, а плеврита у меня не было. Лечат здесь ничего, я принимаю разные лекарства, часть из них, как пустяковые, выбрасываю. Тут чисто военный санаторий, есть люди интересные с резким большим характером, есть и другие.
Как там моя Машка, моя Кхы? Сидит ли она? Я по ней скучаю, я мечтаю, что когда-нибудь привезу ее сюда на море и она, вместе с Сашкой, будет здесь играть в песочке, как когда-то здесь же в Крыму играл ее старший брат. Но когда это будет?
Сюда газеты идут очень долго, но у нас, мы слышим здесь, великие победы. Это питает великие надежды, что скоро будет победа.
Я часто представляю себе, как вы там трудно живете одни, и мне нехорошо, что я здесь избавлен от всех забот, окружен вниманием как больной, хорошо питаюсь, живу на берегу синего моря. Но в душе у меня непреходящая черная печаль. Дела мои в литературе плохие, будущее мое темно, а от меня зависят маленькие прелестные существа – Кхы и Сашка. Вспоминает ли обо мне Сашка?
Напиши мне обо всем и обо всех и подробно о самой себе. Ты, должно быть, постоянно ходишь разбитой оттого, что тебя иссасывает Машка. Не пора ли ее подкармливать?
Пиши скорее. Письма идут долго. Привет тебе от моря и от гор.
Целую тебя, Машку и Сашку. Андрей.
[Приписка сбоку листа] Адрес: Крым, Гурзуф, санаторий, мне.
Дорогая моя Мария!
Пользуясь случаем, что в Москву едет один мой товарищ по палате, посылаю эту записку. Я тебе послал 3 письма, кроме этого, и одну телеграмму. Старожилы говорят, что письма, равно и телеграммы, идут 8-10 дней в один конец. Ты учти это. Я прошу тебя:
1) Позвони Р.И. Фраерману – пусть он поговорит с Валент[иной] Сергеевной и Кононовым – когда же они, наконец, издадут в Детиздате мою книжку «Солдатское сердце» – идет уже второй год, как она принята. Скажи Фраерману – ведь я приеду в Москву ненадолго, потом уеду на фронт, мне деньги нужны, и я бы мог их получить в расчет за книжку.
2) Позвони Кривицкому, узнай деликатно (скажи, что я прислал письмо), почему же до сих пор не напечатан мой рассказ. Ведь от этого зависит так много, чуть не все мое здоровье и вся жизнь. Он должен понимать.
Я живу тоскливо. Идет дождь чуть не круглые сутки. Курю траву, табаку нет. Вина не пью, его нет, а если есть, то слишком дорого. Выеду домой не позднее 18/II. Поцелуй мою ясноглазую Кхы и пожми руку нашему Сашке.
Обнимаю тебя. Андрей.
[Приписка сбоку листа] P.S. Если ты мне не перевела денег (я просил в первом письме), то переведи телеграфом, если можешь, рублей 200, а не 500, как я просил сначала.
Дорогая Муся!
Это второе письмо. Хочу с тобой посоветоваться. Меня тут хотят поддувать – накладывать пневмоторакс, а затем, возможно, подрезать нервы и подтягивать легкое.
Второе – хирургическая операция, после нее бывает тяжело и можно остаться совсем калекой. Я пока что отказался ото всего, хочу лечиться только питанием, режимом, воздухом, но каверны открыты по-прежнему (еще мало прошло времени). Врач говорит, что каверны у меня сами по себе едва ли закроются. Но если стать на путь операций, то их может быть несколько, и что получится – тоже неизвестно, а я проведу здесь долгое время и выйду верным калекой.
3
Шуточное прозвище дочери Платонова – Маши.
4
Искаженное детским произношением имя Андрей.