Контролируемая авария

– Ума не приложу! Может, космонавт? – с деланным недоумением развел руками второй пилот, и я внезапно заметила, что во взгляде Урмаса ослепительно вспыхнул нетерпеливый огонек, словно сам факт присутствия КВС вызывал у него бесконтрольный приступ раздражения.

– Эх ты, салага! – добродушно хохотнул Стеклов, – грузчик это, груз-чик, понял? Ну, ласточка, разворачивай свою скатерть-самобранку! Посмотрим, что там у тебя за яства заморские! Мяса хоть дают?

– Еще как дают, причем, с салатом, гарниром и холодными закусками, – успокоила командира я, расставляя контейнеры на столике, – приятного аппетита! Вам что принести, чай или кофе?

– Ой, не надо, наверное, ничего! – красноречиво вздохнул КВС, – мы пока разрешения на взлет ждали, я так этого кофе надулся, что скоро из ушей польется. А как высоту набрали, так-то одно, то другое, некогда даже в уборную отлучиться. Ладно уж, до посадки как-нибудь дотерплю.

– Зачем терпеть, Иван Михайлович? – резонно осведомился Урмас, я готова была поклясться, что его серо-зеленые глаза вновь озарились нехорошим отблеском, – я вам уже сколько твержу, идите в туалет, я возьму управление на себя. Ничего страшного за десять минут не случится, а если и случится, я справлюсь.

– Не положено КВС покидать кабину, – в сомнении нахмурился Стеклов, явно склоняющийся к тому, чтобы передать второму пилоту контроль над лайнером, – да и пора уже к посадке понемногу начинать готовиться.

– А я тут на что? Для интерьера? – на губах Урмаса играла насмешливая улыбка, но меня до физической боли обжигал леденящий душу холод его глубоко посаженных глаз, хотя справедливости ради, стоило отметить, что именно на мою персону второй пилот и смотрел как на самый настоящий предмет мебели, априори не заслуживающий отдельного внимания, – идите и ни о чем не волнуйтесь, я же не в первый день за штурвал сел…

– Шут с тобой, уговорил! –вынужденно согласился КВС, не в силах и далее выносить давление в мочевом пузыре, – чтоб я еще перед рейсом кофе пил! Ласточка, спасибо тебе за обед, мы как поедим, тебя позовем посуду забрать! Урмас, я туда и обратно. Ты управляешь! Слышал последнее указания диспетчера? Держать высоту 11400 метров!

– Есть, командир, – как-то уж чересчур официально откликнулся второй пилот, все это время, неотступно следивший за каждым движением Стеклова, без малейшего энтузиазма, снимающего с себя гарнитуру связи и неохотно расстегивающего ремни безопасности.

– Оставляю все под твоим контролем, Урмас, – КВС встал с кресла, бросил последний взгляд на приборную панель, и, открыв дверь кокпита, первой выпустил меня наружу, – и не куролесь мне тут, чтобы не было потом, как в том анекдоте. Решил молодой пилот над диспетчером подшутить, идет на снижение, вызывает вышку и спрашивает: «Угадай, кто?». А диспетчер выключает все огни и говорит: «Лучше ты угадай, куда?».

Улыбка Урмаса заставила меня непроизвольно передернуть плечами: интуиция пронзительно взвизгнула, а сердце на мгновение перестало сокращаться. Когда дверь бесшумно закрылась у меня за спиной, я исподтишка взглянула на Стеклова, но, судя по всему, на данный момент КВС мог думать исключительно о своих естественных потребностях, и внушающее мне бессознательную тревогу поведение второго пилота, не вызывало у него подозрений. Вскоре Стеклов исчез в туалете, а вернулась в свой родной бизнес-класс, где Ирина как общалась с леди-телебашней, настойчиво пытающейся добиться от старшего бортпроводника, почему вид из иллюминатора не так живописен, как того хотелось бы. СБЭ демонстрировала чудеса самообладания и ровным, хорошо поставленным голосом обещала пассажирке, что проблема однообразия пейзажей решится при заходе на посадку. Леди недоверчиво морщила лоб, но капитулировать без боя, вероятно, считала ниже своего достоинства, и продолжала мучить Иру очередным потоком несусветного бреда. Аэрофоб жадно глотал содержимое касалетки и не иначе как отчаянно пытался заесть стресс, а насытившийся младенец умиротворенно сопел на руках у своей лишенной комплексов мамаши. В экономе гомонили школьники и громко переругивались с Катей нетрезвые пассажиры, а сидевшая рядом с любителями выпить женщина слезно умоляла Семена пересадить ее в другой салон. Так как в бизнесе сегодня не было свободных кресел, просьба осталась без удовлетворения, и обиженная пассажирка не нашла ничего лучшего, кроме как уподобиться своим попутчикам и оторваться на стюардессе.

Я с благодарностью кивнула Ирине, добровольно взявшей на себя обслуживание бизнес-класса и уже собралась было прийти ей на помощь и вполовину ускорить процесс раздачи еды, как самолет вдруг пошел на снижение. Пассажиры вряд ли почувствовали, что с лайнером что-то не в порядке, так как камнем вниз наш самолет не падал, однако, каждый член кабинного экипажа, включая вчерашнего стажера Семена, мигом ощутил пока еще совсем слабое, едва уловимое дыхание опасности. Фирменная улыбка на лице Иры стала шире и лучезарнее –классический прием опытных проводников, не позволяющий возникнуть панике в салоне. Ну, попали в воздушную яму, в конце концов, с кем не бывает, хоть болтанки нет, и то хорошо: помнится, один раз так вляпались, ручная кладь с багажных полок посыпалась, и чуть пассажирку не пришибла, а ведь ничего, как говорится, не предвещало беды, даже предупредительного сигнала не было. Пока КВС успел соответствующую кнопочку нажать, мы уже во вторую яму провалились, и так раза три за пять секунд! Но если я была права, и причиной снижения была воздушная яма, самолет должно было здорово тряхануть, а наш лайнер терял высоту так плавно, будто бы шел на посадку. Но до начала посадки оставалось еще немало времени, а самолет продолжал целенаправленно снижаться, причем уверенно, мягко и…безостановочно.

Стеклов выскочил из туалета, как ошпаренный, и в иных обстоятельствах мы с Ириной еще долго подхихикивали бы потом над незастегнутой молнией на его форменных брюках, однако сейчас КВС имел полное моральное право экстренно покинуть санузел даже со спущенными до колен штанами, потому что за период его краткосрочного отсутствия в кокпите, однозначно, произошло нечто страшное. По глазам Стеклова я сразу поняла, что дело вовсе не в попадании самолета в зону турбулентности, а после того, как КВС стремглав помчался в сторону кабины, даже невозмутимая, словно египетский сфинкс Ира, чуть заметно изменилась в лице.

А дальше на борту начали твориться уже совершенно жуткие вещи. КВС буквально приплясывал перед глазком видеокамеры, но дверь кокпита упорно не открывалась.

– Урмас, открой, это я! – крикнул Стеклов и дробно забарабанил кулаками по бронированному металлу, но его старания снова не принесли результата. В то время, как КВС торопливо вводил комбинацию экстренного доступа на кодонаборной панели, лайнер продолжал снижаться, а Урмас – молчать. Я могла только предполагать, что случилось со вторым пилотом, но в мозгу навязчиво вертелась мысль о вчерашнем инциденте с больничным. Теперь я почти не сомневалась, что Урмас действительно получил в частной клинике лист нетрудоспособности, но для чего-то скрыл этот факт от авиакомпании, и в итоге ему стало плохо прямо в полете. Я уже приготовилась к зрелищу пребывающего в глубоком обмороке второго пилота, и даже успела возненавидеть саму себя за то, что не доложила о его состоянии КВС, но, оказалось, что я не могла и вообразить масштабы разворачивавшейся на борту трагедии. Самолет неумолимо терял высоту, а система экстренного открытия дверей не сработала. Произойти такое могло только по одной причине: дверь в кокпит была намеренно заблокирована изнутри.

– Урмас, ради бога, открой! – можно сказать, взмолился Стеклов, но ответом ему по-прежнему было полное безмолвие, ужасающее до такой степени, до какой только может ужасать близость неизбежной гибели ста пятидесяти человек.

– Дора, дай огнетушитель! – порывисто обернулся ко мне КВС, – быстрее, Ласточка, давай же!

В тот момент, когда Стеклов безуспешно пытался выбить дверь поданным мною баллоном, бортовой компьютер внезапно подал первый звуковой и визуальный сигнал тревоги. На курсах меня учили, что он означает. «Слишком быстрое снижение».