Страница 43 из 60
Через несколько минут, поле, усеянное трупами, стало совершенно пустым. Лишь вдалеке шагал человек, за которым тянулось огромное, черное облако, исчезающие в теле этого человека.
Начав читать рассказ, с целью заглянуть в спрятанный мир, Кейдан не заметил, как умело сложенные слова завлекли его в сюжет, раскинувшийся на страницах. Прочитав всё там написанное, его посетило чувство, возникновения которого было основной целью этого рассказа. Он захотел еще. Неизвестное влекло вновь пронестись по сюжету, утопая в его закоулках и мыслях автора. Желания поглощать, читать без остановки, не взирая на сложившуюся вокруг ситуацию, заставило Кейдана вновь открыть книгу, оставленную на той же полки, откуда он взял рассказ про «Доброго Джина».
Следующей жертвой прочтения стала книга, имеющая обычную форму. Всё тот же кожаный переплет прятал под собой множество произведений одного автора, которому принадлежали все работы, оставленные на полке, откуда Кейдан брал экземпляры. На её белоснежной, лицевой стороне, не было ни единой буквы, как и с тыльной стороны, обладающей черным цветом. Совершенно не приветствующая книга встречала безмолвным молчанием, оставляя возможность узнать что-либо о себе лишь с помощью прочтения. Открывая её, забытое чувство предвкушения усилилось из-за увиденной Кейданом картины, встречающей всех читателей. На изображении был человек в белой, почти прозрачной накидки. Его длинные волосы гармонично сплетались с седой бородой, создавая образ мудреца, знающего слишком много для того мира, где он живет. Ярко серыми глазами, горящими из-за остроты души, мудрец смотрел на лежащий перед ним листок бумаги, над которым морщинистая рука, обхватив перьевую ручку, стремилась написать новые сюжеты, содержания которых, отразилось за спиной старика. За ним стояли непонятные существа, зловещие, пугающие своей глубиной черных мыслей, застывших в их отвратительных головах. Множество созданий, максимально отличных от людей, вызывали чувства сродни узнаваемости, словно каждое существо было видено Кейданом ранее. Каждый образ буквально вылетал из седеющей головы, становился за спиной старика и встречал новоиспечённых читателей. Красные глаза, жёлтые, зеленые, впалые, отсутствующие, всё это сопровождалось гротескными телами, усеянными лишними конечностями, щупальцами, короткой или чересчур длинной формы, хвостами, крыльями, копытами, когтями. Эти создания были творениями человека, встречающего своим образом, запечатлённым на бумаги, всех кто собирался прочесть написанные им рассказы.
Кейдан смотрел на существ и их создателя с мыслью о том, что этот человек ему знаком. Его черты, его взгляд и осанка, создающие образ, напоминали Кейдану кого-то виденного ранее, но ускользнувшего из памяти и оставившего после себя лишь размытое чувство, возникшие при взгляде на старика.
За картиной, по обычаю книг, находилось названия, украшенное узорами, созданными с помощью образа змей. Они сплетались, становясь частью единственного слова, расположившегося в центре страницы и звучащего как — «Человек».
Отправляясь в дивный мир, существующий на страницах, Кейдан не замечал пристального взгляда, сжигающего вниманием его фигуру. Глаза, светящиеся под капюшоном, смотрели на него словно пытаясь запечатлеть один единственный момент, готовый разразиться совсем скоро. Темная фигура наблюдала, изучала своего единственного гостя, впитывала каждое движения, каждый вздох, каждое слово, упавшее с уст Кейдана в моменты небывалого восторга. Она вгрызалась в него ярким взглядом, пылающим завистью, но лишь до момента, пока Кейдан не открыл книгу и не пустился в её просторы. Тогда зависть исчезла, уступая место успокаивающему блаженству. Фигура сбросила с себя цепи любопытства, ведь ей стал известен финал, прочитанный по действиям человека, утопающего в рассказах и незамечающего ничего вокруг. Её сверкающие глаза, с залитой улыбкой, исчезли в тени капюшона, скрывающегося в проеме, вырезанном в полу. Фигура отступила, в полной мере осознавая, что их контакт неизбежно скоро произойдет, ибо всё происходящие направилось по задуманному маршруту.
Спустившись с лестницы и открыв дверь, фигура растворилась в темноте коридора. Укрывшись в непроглядном мраке, скрывающим всё что угодно, не боясь быть замеченным, силуэт откинул капюшон, из-под которого вынырнула голова, определяющая неизвестную фигуры в статус человека. Если бы тьма не скрывала всё, что попадало в её непроглядную сущность, то можно было бы разглядеть — в обнажившийся голове — зловещую улыбку, скривившую лицо в пугающей гримасе. Обладатель этого выражения шагал всё глубже по коридору, двигаясь в нем так, словно ему не нужен был свет для продвижения в этом чане, где могла раствориться сама ночь. Человек направлялся всё дальше и дальше, в недра своего особняка, где будет смиренно ждать встречи, задуманной слишком давно.
Глава — 10
Открыв книгу, хранящую внутри множество рассказов, Кейдан незаметно для себя спустился на первый этаж, расположился в кресле и закинув ноги на стол, стал поглощать каждый сантиметр написанных миров. Его не отпускали сюжеты, созданные вполне заурядно, но обладающие неизмеримым чувством притягательности, словно каждое слово строилось не из букв, оставленных автором, а из скрытых представлений самого Кейдана.
Он начал свое погружения с рассказа об одном пастухе, смиренно живущем в краях, отдаленных от человеческой суеты. У него было несколько коров, коз, баранов и пастушья собака, усердно помогающая в нелегком деле пастуха. Человек, держащий всё это хозяйство, удалился от людей, ибо в один момент, потеряв жену, перестал верить в человека. Он увидел гниющий труп человечества и осознал всю мерзость рода людского. Единственным спасением для него был побег в горы, где он, создав себе ферму, стал жить, забыв о своей принадлежности к существам, вызывающим у него острое чувство неприязни.
Так пролетала подходящая к концу жизнь старика. Он существовал в притягательном одиночестве наполненным ушедшей любовью, навсегда оставившей след на душе этого блаженного человека. Он потерял любовь, но не утратил чувств, благодаря чему смог жить в одиночестве, оставаясь при этом в вечной компании своей возлюбленной.
Но мир вокруг не замечал желания одинокого человека. Города росли, занимая всё больше места под собой. Населенные пункты разрастались, из-за чего приходилось осваивать новые земли, дабы можно было существовать. Так цивилизация ведёт свои дела. Она поглощает местность, где люди жили еще до возникновения такого понятия как города. Она забирает всё нажитое, присоединяет себе землю, уничтожая всё на ней построенное и создает впоследствии свои огромные, шумные здания, с кишащими внутри запутавшимися людьми. Так цивилизация пожирает всё вокруг, превращая дивную природу в убогие, каменные храмы меланхолии, злобы и ощущения собственной ничтожности.
Города росли, и старик более не мог избегать этого факта, ибо до него стали долетать осколки противной ему жизни. На территорию его фермы стали приходить люди, рыщущие в поисках развлечений. Они нашли одинокого старика непохожего на них. Его образ жизни вызывал приступы непонимания, вырастающего в чистую насмешку над безобидным стариком. Люди приходили и тыкая пальцем твердили: «Вот чудила! Забрался в горы и живет как дикарь! Это в наше то время жить вот так! Посмешище!». Приходящие люди не могли понять, почему какой-то старик не ведает всех прелестей их без сомнения лучшей жизни. Сначала они приходили чтобы посмеяться над ним, но потом смех превратился в неприязнь. Жизнь старика была инакомыслием, недоступным для таких людей. Отличия в их обществе порицается. Выглядеть иначе, по-другому думать, действовать, всё это запретные приемы, доступные лишь свихнувшимся и непонимающим всей прелести пресной жизни.
Каждый считал своим долгом прийти и посмотреть на то же самое, что и другие до него, испытать те же эмоции и найти того же врага, перетягивающего всю неприязнь, направленную внутрь своей уникальной, но идентично схожей, фигуры. Жизнь старика была запретным плодом их собственных грез. Он был напоминанием, ставящим под сомнения необходимость существования единого организма, наполненного правилами, событиями и образами жизни. Его отличающиеся существования перестало быть посмешищем, оно переросло из статуса забавной, в нечто угрожающие их сформированному миру. У них под боком был элемент инакомыслия, презирающегося ими на ряду с убийством.