Синдикат

Как ни странно, Матвею стало немного легче, хотя набегающий ветер казался ледяным. То ли адреналин и близость спасения подстегнули измученное тело, то ли диверсант уже перешел грань, за которой страдание теряет остроту, перестает восприниматься. Как у замерзающего, которому тепло на снегу. Вцепившись, словно клещ, в остатки крыла, Матвей понял, что винтокрыл летит не напрямую к берегу, а описывает широкий полукруг. Разумно, с учетом вероятности встречи с гонзагамо, полицией и оперативными группами униженного треста. Диверсант не знал, да и не интересовался, есть ли у вертолетчиков резервная площадка для посадки. Оставалось лишь надеяться, что есть, а если нет, то машина не разобьется при посадке экспромтом.

Сколько длился полет «мичуринец» не помнил, субъективно диверсант провисел несколько часов, объективно же полет занял минут пятнадцать. Множество раз клон готов был разжать пальцы и упасть в черную гладь моря, просто, чтобы все, наконец, закончилось. Но его останавливали упрямство и онемевшие руки. Время от времени восприятие совсем искажалось, и тогда Матвею казалось, что он уже умер и скользит, как бесплотная тень, над волнами, вопя от ужаса. А затем все кончилось.

Он не запомнил ни снижение, ни посадку. Только грохот, страшнейший удар и еще один удар, когда «мичуринец» все же упал на теплый асфальт и сломал руку. Это случилось как-то буднично и почти не больно, как зачеркивание еще одной клеточки в инвентарном списке травм. Матвей немного полежал, гадая, он уже умер, и мозг переживает последнюю вспышку сознания или еще нет. Судя по запаху и шуму — еще нет. Пахло типичной вонью трущоб, жженым порохом и бензином. Шумело как в брюхе у гигантского травоядного и еще повторялся ритмичный стук. Матвей застонал, повторил операцию, которая за эту ночь стала рутинной — мучительно скрипя зубами, попробовал встать.

Винтокрыл свое отлетал, это было видно с первого взгляда и оставалось лишь удивляться, как оторванные лопасти не покромсали ездока в фарш. Матвей посмотрел на истекающую жирным дымом силовую установку завалившегося на бок «Птеродактиля» и первый раз в жизни задумался над тем, что бог, наверное, существует, а сегодня выдал клону авансом весь запас удачи до конца жизни. Машина тихо и тяжело умирала, как настоящий зверь. Диверсант коснулся целой рукой горячего бока и хотел, было, что-то сказать, но слов не нашлось, да и глупо благодарить бездушный композит металла и пластмассы с двигателем вместо сердца.

Или не глупо.

«Прощай» — подумал Матвей и захромал к носу машины, где орал и матерился кто-то из пилотов.

Костин не смог открыть заклинившую панель, поэтому сбросил остекление пиропатроном, выбрался сам и теперь пытался вытащить наружу Фирсова. Оператор был ранен, и на взгляд «мичуринца» смертельно. Голова, кажущаяся огромной в летном шлеме, безвольно моталась, дыхание то и дело прерывалось, бронежилет… от него, в сущности, ничего не осталось. Как опытный убийца Матвей поразился, что стрелок еще дышит, хотя не должен по всем канонам.

— Ос… тавь, — прошипел «мичуринец» холодеющими губами. А затем ударил пилота целой рукой, видя, что тот не слышит.

— Оставь, — повторил Матвей, выговаривая отельные слоги как вусмерть пьяный. — Нель…зя дер…гать.

Теперь Костин его понял — да, пациента с такими повреждениями нельзя трогать, можно лишь ждать экстренных медиков и верить в чудо. Или молиться. Или и то, и другое. Вертолетчик взял руку старого товарища и стиснул пальцы, как будто мог удержать Фирсова в мире живых крепким рукопожатием. Матвей хотел было сделать то же самое, но трезво оценил состояние и просто сел рядом с разбитым винтокрылом.

— Ну что же ты, Витька, — прошептал Костин, и раненый стрелок ответил слабым пожатием. А затем Фирсов тяжело выдохнул и разжал пальцы.

Через три минуты прилетели машины «Aide Rapide» и первыми на землю спрыгнули Постников с Глинским. Специальная группа развернула реанимационный комплекс прямо на месте и добросовестно отработала, однако смогла лишь констатировать смерть пациента. Матвея к тому времени уже ввели в искусственную кому и везли в клинику.

Постников обошел вокруг разбитой машины. Выслушал как грязный, перемазавшийся в чужой крови Костин взял себя в руки, задавил скорбь и командует по телефону, вызывая группу погрузчиков, очевидно, чтобы вывезти и утилизировать «Птеродактиля», ставшего главной уликой. Постоял немного на берегу, сунув руки в карманы, не желая признаваться самому себе, что операция провалилась, феерически и целиком.

— Пошли, — сказал подошедший сзади Глинский. — Еще ничего не закончилось. Время заметать следы.

— Да, — вымолвил Постников, по-прежнему не вынимая рук из карманов. — Да…