Синдикат

Матвей вдруг отчетливо понял, что происходит вокруг. Не фантасмагория, не эксцесс агрессивного арбитража, а настоящая война, пусть и запертая в границах насыпного острова. Наверное, так и выглядели поля сражений тридцать лет назад, когда империализм схватился насмерть с коммунизмом, а из схватки родилось нечто третье, объединившее худшие черты отцов.

Война…

Матвей перешагнул через умирающего. Немного в стороне опять промчался крылатый дьявол, однако теперь «мичуринец» понимал, что это боевой вертолет. Неужели, как и собирались, хотят спасти его, провалившегося диверсанта? Клон почувствовал, как по щекам бегут слезы, и сам не мог бы ответить на вопрос — он рыдает от боли, страха, безнадежности или от понимания, что все-таки есть на свете какое-то солдатское благородство. Хотя черт его знает, чем в действительности руководствовались вертолетчики…

Что-то зацепилось за ногу, Матвей споткнулся и чуть не упал, горестно вспоминая каким сильным и ловким было его тело совсем недавно. Обернулся и увидел, что полумертвец крепко схватился за рваную штанину.

— По…мо… — пробулькал несчастный, фыркнул на полуслове, выплюнул фонтан почти черной крови, судорожно дернулся, захлебываясь.

— Чтоб тебя, — прохрипел Матвей, качнул головой, будто примериваясь — топать дальше или остаться. Сплюнул розовым и наклонился, думая, что в гробу видал все это, но сегодня кто-то пришел на помощь ему, значит надо как-то передать эстафету милосердия. «Мичуринец» не был суеверен, однако пару раз убеждался, что мироздание временами подкидывает странные испытания. Он с трудом перевернул раненого на бок, чтобы тот мог нормально выблевать кровь, но, похоже, спасать несчастного было поздно, лаборант агонизировал.

— Ну, извиняй, — пробормотал Матвей, прикидывая, сможет ли быстро сломать шею бедолаге, чтобы тот не мучился. Нет, вряд ли, не в нынешнем состоянии. «Мичуринец» оглянулся, нашарил кусок бетона и с трех попыток проломил висок лаборанту, тот последний раз взбрыкнул изувеченными ногами, затих.

Из дыма выбежал кто-то вопящий и страшный, явно один из нападавших, в черном комбинезоне с армирующими вставками и лентами пассивного экзоскелета вокруг ног. У черной фигуры полыхал рукав и тактический рюкзак за плечами, будто на человека плеснули бензина, однако в меру, не больше стакана. Матвей озадаченно проводил взглядом бегущего, который, не обращая внимания на «мичуринца» помчался дальше, спотыкаясь и подпрыгивая. Сразу вслед за первым, проследовал второй, целый и куда более сосредоточенный. Этот глянул на Матвея, мазнув слепым взглядом защитных очков и проигнорировал. «Мичуринец» только сейчас понял, что он безоружен, окровавлен и в своем брезентовом одеянии больше всего похож на рядового рабочего, а не врага. Хоть что-то хорошее… Пожалуй, здорово, что он потерял оружие, а то сейчас подстрелили бы просто так, для верности.

Матвей прошел еще немного, ориентируясь на площадку, которая показалась более-менее безопасной. С одной стороны замер вдребезги разбитый погрузчик, с другой будка управления непонятно чем, взрывная волна снесла ей три стены из четырех, открыв какую-то разбитую аппаратуру. Диверсант выполз на теплый металл с рифлением в «елочку» и потерял остатки сил. Кровотечение усиливалось, организм работал уже за пределами возможного. Матвей перевернулся на спину и, снова поймав философский приход, подумал, что есть в этом какая-то ирония: тот, кто убил стольких людей, настолько не хочет умирать сам…

Затем что-то громыхнуло особенно крепко и вроде бы даже взорвалось. Причем совсем недалеко, так что Матвей оглох на то ухо, что было обращено к источнику взрыва. Звук был очень характерным, оружейным, к тому же почти сразу дополнился ядреным запахом, жестким и навязчивым как вонь горящих покрышек. Диверсант его не узнал, а вот Кадьяк вспомнил бы сразу — примерно так пахнет машина со взрывообразно выгоревшей боеукладкой.

Матвей огляделся в поисках чего-нибудь, похожего на флаг, но предсказуемо не нашел. Поэтому просто замахал руками и попробовал закричать. Вместо крика вышло только глухое сипение, переросшее в приступ надсадного кашля. Пока диверсант старался не задохнуться, наверху с уже знакомым газотурбинным свистом материализовалось что-то большое и темное. Матвей снова отплевался темно-красной пеной и прошептал:

— Ну, наконец то…

Летающая машина выглядела плохо даже с такого ракурса, даже для затуманенного шоком и кровопотерей взгляда. Темно-зеленый корпус чернел пробоинами, левое крыло держалось, не иначе, как на молитвах пилотов. Кусок борта был просто вырван и лохматился драным металлом по краям. Один толкающий винт не работал, перекособоченный, словно по нему врезали кувалдой. Хотя соосная схема должна была обеспечивать идеальную управляемость и плавность, машина опускалась «нервно» и тяжело, рыская из стороны в сторону, как груз на веревочке.

«Мичуринец» поднял руки, словно утопающий, что тянется за канатом. Винтокрыл опустился до двух метров, и Матвей, собрав силы, подпрыгнул, хватаясь за обломки крыла. Одна рука соскользнула, вторая зацепилась, и диверсант, шипя сквозь зубы, начал подтягиваться, чувствуя, как режутся пальцы об острые края. Горячая кровь текла по запястьям, но «мичуринец», подстегиваемый жаждой жизни и страхом, карабкался, будто паук, дергая ногами. Вой двигателей, оказавшихся так близко, разрывал барабанные перепонки, сжимал череп акустическими тисками. Вибрация, казалось, сейчас превратит мышцы в студень, Матвей отчаянно закричал, словно крик мог ослабить это ужасающее давление, а машина начала подъем.

Отсюда можно было рассмотреть кабину, и она тоже не внушала оптимизма. Бронестекло двойной кабины — на самом деле слоеный пакет пластмассовых листов — помутнело от трещин, кое-где зияло сквозными пробоинами. Одна из панелей была забрызгана чем-то темным, и Матвей от души понадеялся, что это масло или гидравлическая жидкость. Но в любом случае престарелое детище советского военпрома летело. Плохо, медленно, чуть ли не хромая, раскачиваясь с борта на борт, теряя обломки вперемешку с искрами, но летело — подальше от проклятого острова.