Сестра Ноя

– А не рано ли? – вкрадчиво спросил Борис.

– Нет! – снова хором воскликнули мы. А Юра добавил: – Борис, кончай, в самом деле, младшего брата совращать! Грех это.

Борис достал носовой платок, расстелил его перед собой и с грохотом упал на колени.

– Простите меня, братья, Христа ради!

– Встань, пожалуйста, – сказал Юра, протягивая к нему руки. – Что, право, за позиция!

– Ни за что! – отрезал Борис, отталкивая протянутые руки. – Затоплю горючими слезами вашу жилплощадь! Смердящим огнем сердца своего закопчу стены ваши! Умру, разложусь и сгнию тут у ног ваших, пока не простите меня, окаянного!

– Слушай, а ведь красиво излагает, шельмец! – восхищенно констатировал Юра.

– Это точно, – согласился и я. – Грамотный ибо зело.

– Ну что, простим? – спросил меня Юра, насмешливо кивнув в сторону кающегося Бориса.

– А что поделать! – вздохнул я. – Нельзя же позволить ему осуществить запланированную угрозу. Согласись, это как-то не эстетично.

– Ладно, краснобай, вставай уж. Прощен!

– Ну и зануды же вы! – проворчал Борис, вставая с колен и аккуратно сворачивая носовой платок. – А теперь отметим победу милосердия? В ресторан?

– А давай, Арсюха, вздуем его!

– Намнём бока! – Стал я закатывать рукава.

– Да тумаков надаём! – Снял черный пиджак Юра.

…И пошли ужинать.

После шумного разгуляя Борис ушел с миловидной женщиной, а мы с Юрой по-холостяцки шагали гулкой ночной улицей и разговаривали о моей дальнейшей судьбе. Юра сказал, что их завод получил большой госзаказ и теперь нуждается в кадрах. Он договорился насчет моей кандидатуры и поручился за меня. Работать мне предстоит в техотделе, но в связи с максимальной экономией накладных расходов, придется принимать на себя функции снабженца, застройщика и… так далее, «согласно требований её величества Производственной Необходимости».

Потом речь зашла о моих исторических изысканиях насчет лейб-гвардии Семеновского полка. Я признался, что написал для бабушки Дуси и Маши сокращенный вариант и намерен на семейном совете прочесть его вслух. Бабушка чувствует, как буквально с каждым днем слабеет, поэтому торопит меня. Юра зашел ко мне в гости, быстро прочел мою рукопись. Медленно захлопнул папку, задумчиво помолчал и, похлопав рукой по картонной обложке, тихо сказал: «Поверь, брат, для них это будет бомбой!»

А вечером следующего дня после звонка вежливости, поцеловал маму, обнял отца, сказал куда иду и отправился в дом Кулаковых. Бабушка попросила семью собраться за столом в зале, сама села рядом со мной и с волнением стала вслушиваться в каждое слово. Я читал громко, не спеша, снова мысленно погружаясь в те годы, когда в России зарождалась волна революции, которая впоследствии затопит кровью и слезами всю страну и даже выплеснется далеко за рубеж. Бабушка то восклицала, то плакала. Маша во все глаза смотрела на мое напряженное лицо – в её душе, видимо, происходил переворот. Всё это я сделал для неё, поэтому именно мнение Маши было для меня так дорого.

Когда чтение закончилось, бабушка поблагодарила меня за работу и призналась, что ей уже полегчало. Я ожидал, что скажет Маша, и сквозь разноголосицу семейных споров наблюдал за ней. Но в тот вечер не удалось мне услышать её оценки. Это произойдет чуть позже.

…В дверь забарабанили, потом резко настойчиво зазвонили, Марина выскочила из-за стола и ринулась в прихожую. Оттуда она вернулась с моим отцом. Он чужим голосом сообщил, что маме стало плохо, соседка вызвала машину скорой помощи, и маму увезли в больницу. И только выпалив эту новость, отец оглянулся на присутствующих и стал обходить каждого и знакомиться – в этом доме он оказался впервые. Вот тут и раздался крик, который разрезал мою жизнь на две части:

– Славик! Сынок! Ты? – хрипло воскликнула бабушка Дуся.

– Мама?.. – оторопело прошептал отец в полной тишине.

– Дети, это мой сын Станислав, о котором только что читал Арсюша. – Потом повернулась к отцу и сказала: – Так вот, зачем я просила твоего сына написать о дедушке!

– Как же так, – говорил отец, едва сдерживая дрожь во всем теле, – как же так! Оказывается, мы жили в одном дворе, мой сын вас хорошо знает. …А я только на старости лет удосужился встретить свою мать. Ты прости меня, мама, я сбежал тогда и всю жизнь потом доказывал всем, что не ублюдок позорный, не байстрюк, что не хуже других – из кожи вон лез.

– И ты меня прости, сын. Мой это грех. Ты не виноват. Прости меня, ради Христа.

– Да, да, конечно, – засуетился по-стариковски отец. – Чего там… А теперь, умоляю, извините. Мы должны с Арсением нашу маму в больнице навестить.

В больнице мама лежала спокойная и торжественная. Даже в больничном халате она выглядела великолепно. Когда мы вошли в палату, две женщины, её соседки, сразу удалились, чтобы дать нам возможность поговорить без стеснения. Отец взял маленькую ручку мамы, приложил её ко лбу и рассказал о том, что случилось в доме Кулаковых. Мама выслушала, поглядывая то на меня, то на отца и, наконец, сказала:

– Стасик, это очень хорошо, что вы смогли увидеться. Произошло самое главное, что может быть в жизни: вы примирились и простили друг друга. Быть может, все события последних лет Бог так устроил, чтобы вы, наконец-то, встретились. Это самое главное событие вашей жизни. Это очень хорошо.

– Да, хорошо… Теперь мы с мамой… Вместе. А ты как себя чувствуешь, Анечка?

– Хорошо. У меня только одна просьба.

– Всё что хочешь…

– Мне сказали, в нашем отделении священник лежит. Он никому не отказывает. Приведи его, пожалуйста. Мне нужно исповедаться. Знаешь, Стас, если ты хочешь быть со мной всегда… Понимаешь? …То и тебе нужно бы исповедаться и причаститься. Понимаешь, нужно.

– Хорошо, Анюта, я сейчас, я быстро… Не волнуйся… Уже иду! – И вышел из палаты, такой старенький, беленький, суетливый.

В те роковые минуты я, к своему стыду, не думал об отце и маме. Я просто рассеянно слушал и понимал, что в их жизни произошло очень хорошее и важное событие. Тогда я думал о Маше. Да, о ней… С одной стороны я понял, что окончательно рухнула возможность соединиться с ней в браке. С другой стороны, в груди разливалось непонятное мне чувство благодарности. Дело в том, что я никогда не мог относиться к Маше, как к женщине, мне казалась дикой мысль о телесной близости с ней. То есть, оказывается, я всегда любил Машу, как сестру, как некий идеал, как… Данте Алигьери флорентийку Беатриче – чистой небесной любовью, которая всю жизнь великого поэта обновила, вдохновив на гениальную «La Vita Nuova» – «Новую жизнь».

В те минуты я был целиком погружен в собственные эгоистические переживания. Ах, если бы я только знал!.. Если бы знал, что в тот день видел отца, мать и бабушку в последний раз!.. Они втроём умерли в ту ночь, счастливые, примиренные и прощенные.

Революцию планируют гении,

делают романтики,

а плодами её пользуются негодяи.
Отто фон Бисмарк

Полгода после покушения на Столыпина продолжалось следствие. Дело осложняло то, что террорист Богров, оказывается, был агентом охранного отделения и даже сам предупредил киевскую полицию о готовящемся теракте. Начальство только личным вмешательством Государя было оправдано и прощено. Все посещения Дворца находились под бдительным присмотром, казалось муха не пролетит. …А тут этот странный мужик в голубой рубашке – ходит себе, где вздумается.

– Кто таков? – спросил Иван поручика, впервые увидев столь необычного человека.