Тающее отражение

— Как докладывал выше, сегодня наносить визит не имел в виду.

— И все-таки хорошо, что нанес. Вот и голодного накормил.

— Спасибо за предоставленную возможность, товарищ.

— Ты кончай тормозить, Платон. Что, Палыч тебе успел доложить о прочитанной книге? Думал, я не обнаружу, что он копался в компе. Так он мне даже полстраницы умудрился стереть. Как тут не заметить.

— Честно говоря, не имею представления зачем говорить про книгу, но Палыч так расстроился, так разозлился… Так что ты там набуровил такого, сверхъестественного?

— Да ничего особенного. Что есть на душе, то и пишу. Помнишь из Писания: «От избытка сердца говорят уста» — вот и выписываю буквицами тот самый избыток. Не понимаю, что так задело старого поэта, ему это знакомо, лучше меня.

— Да уж задело! Он признался, что как почитал отрывок текста, на него такая зависть накатила, он и сам не рад. Я ему предложил в храм на исповедь сходить, так он от меня как ужаленный сбежал.

— Вот оно что!.. Старый боится расстаться с любимыми демонами. Надо что-то делать. Он сам уже не может. Слушай, у меня есть знакомый монах, так он отчитку практикует. Может Палыча к нему отвезти?

— У меня тоже есть такой, и я ему предложил съездить, так он стал натурально бесноваться. Нет, тут надо что-то другое. Может, легонечко по репе, скрутить, да и в багажнике на отчитку оттарабанить?

— Нет, не пойдет. Так можно совсем старого сломать. У меня есть другое предложение. Давай сговоримся молиться за него сугубо, каждый день. Ну и по монастырям поездить, всюду записки подать на длительное поминовение. Это будет посильней «Фауста», как сказал великий кормчий.

— Согласен. Давай с вечера и начнем. И так сорок дней.

— Давай.

— Слушай, Сергей, а можно и мне слегка почитать из тебя? Даже самому интересно стало.

— Вообще-то книга еще не закончена, я и сам не знаю, о чем буду писать дальше… Но давай. Может, подскажешь чего. А лучше поругай, всё больше пользы.

Сергей подключил к ноутбуку принтер и распечатал три десятка страниц. Уложил в картонную папку и протянул мне.

— Если не секрет, откуда такая роскошь? — поинтересовался я не без ехидства.

— Так это, директору писал доклады, речи, выступления. Его прежний спичрайтер на пенсию вышел, да и не перестроился дед. Как-то я от имени трудового народа выступил на собрании, всем понравилось — вот и предложил мне директор готовить тексты, да еще списанный комп с принтером с барского плеча пожаловали-с.

— То есть, всё за счет собственного таланта, всё своим трудом! Еще немного, и начну гордиться, что знаком с тобой.

— Скромно промолчу…

Ужасно захотелось вот так сразу открыть рукопись и начать с первой страницы, но сдержался и предложил вернуться к столу. Не успели мы допить чай, как в прихожей раздался звонок. Сергей проворчал: «То за месяц никого, то за сутки трое!» и впустил в дом Романа. Я с ним как-то знакомился, но пообщаться душевно пока не получалось. Да и сейчас Господин оформитель, как он себя величал, спешил. Он сходу развернул сверток, из вороха оберточной бумаги извлек небольшую икону, поставил в красный угол.

— Кстати, уже освятил. Простите, господа, мне сегодня еще одну икону доставлять заказчику. Знаю, Сергей, денег у тебя нет, поэтому заеду как-нибудь позже, когда появятся.

Я достал кошелек, извлек несколько купюр и протянул Роману.

— Плачу за Сергея, он мне сегодня от своего творчества подарок сделал, так что будем считать, в расчете.

Вот за что еще уважаю Сергея, он не стал кокетничать, оскорбленно отказываться от милостыни, просто кивнул согласно и шепотом поблагодарил обоих.

Роман суетливо заспешил, трясущимися руками, измазанными синей и желтой краской, открыл замок и убежал. Я оглянулся на Сергея, тот задумчиво глядел на закрытую входную дверь и чуть заметно сокрушенно кивал головой.

— Не нравится мне Роман в последнее время. Никогда таким не был. Я любил бывать у него в мастерской — он всегда заражал своим спокойствием. Придешь к нему, бывало, дела бросит, шлепает на кухню, чистит любимую селедку-залом, варит картошечку, режет кольцами сладкий красный лук — ему благодарные попы из села доставляли. Я рассматриваю картины, иконы, листаю альбомы, слушаю классическую музыку, бардов, монастырские песнопения. Я наслаждался покоем, тихими мелодичными звуками, запахом краски. А сам хозяин — добрый, какой-то закругленный, плавный. Таким он был раньше…

— Именно таким он и мне запомнился. Роман — джентльмен, в изначальном смысле слова. Первая часть слова — gentle — означает мягкий, нежный, благородный, кроткий, слабый — именно таким он и был, таким мы его любили. Как думаешь, кто заставил его измениться?

— Да есть у него компания коллег, которых он стесняется. Никогда ко мне не приводил. Только однажды оказался в его районе, зашел в гости и там увидел этих мужиков. Тебе известно такое выражение — мутный человек? Так вот, те двое производили именно такое впечатление. То Ромка был разгильдяем, в хорошем смысле слова, ну, то есть бессребреником… Он даже развивал у меня в гостях такую теорию: художник должен быть нищим и голодным, тогда Господь подаст ему творческую благодать, вдохновение. А в тот раз я услышал разговоры о ценах на картины, которые готовы платить зарубежные меценаты. И, знаешь, Ромка так заинтересовался, аж преобразился — стал таким, каким ты его сейчас видел: суетливым, с дрожащими руками, горящими глазами. Он на меня посмотрел так, что я поспешил откланяться и ушел весь в растрепанных чувствах.

— Послушай, Серег, а что у него в семье творится? Может, оттуда идет первичный импульс?

— Да, очень может быть. Его маменька недавно преставилась. Она была дворянкой, ненавидела торгашей и вообще разговоры о деньгах. Это маман внушила такую идею: быть выше черни с ее жадностью и обжорством, а все силы отдать творчеству. Она ненавидела его жену, за глаза назвала рыночной хабалкой. Но та при свекрови была тише воды, боялась ее, особенно глаз — ну, знаешь, этот взгляд сверху вниз, ледяной, презрительный, но при этом вежливая речь и вкрадчивый голос. А-а-а как свекровь умерла, так жена Ромки и стала его потихоньку попиливать: дети растут, их одевать надо, ремонт нужно сделать, дачу расширить, а то халупа, смотреть страшно и перед людьми стыдно. Роман как-то накушался самодельного хлебного вина, расслабился, рассупонился и всё это мне выложил, со слезами… Я ему про себя напомнил, про то, как жена нашла богатенького мужичка, да и к нему слиняла. Зато я сейчас никому неподсуден, никто не пилит, денег не требует. Он глянул на меня как на предателя, закричал, что у него дети, он живет с этой хабалкой ради них и обязан терпеть. Ну а я что! Налил ему еще и уложил спать на диване. Жене позвонил и успокоил, мол, устал Ромка, у меня остался. Так она меня такими словами отблагодарила, я такого отборного мата еще не слышал, даже в рабочей среде. Потом как-то всё успокоилось, Ромка стал прежним, а сегодня, как говорится, никогда такого не было и вот опять. Какие будут предложения?

— Попробую помочь горемыке. Ну там, картины могу купить, может даже персональную выставку устроить. Сегодня за деньги это возможно. Только вот, согласится ли он? Мамины дворянские гены не помешают?

— Думаю, после событий последних месяцев, он смирится и примет любую помощь. Я поговорю с ним. А, вообще, Платон, понимаешь, Ромка и деньги — это настолько несовместимые вещи! Это так больно, так ненормально!

— Как раз это понятно, сам страдаю на вышеуказанную тему.

— Я ведь помню, каким он был счастливым, когда писал иконы для сельского храма! Да он как на крыльях летал! А когда вместо гонорара поп ему свою подержанную «восьмерку» отдал — Рома от счастья чуть не захлебнулся. Кстати, ездил я с ним в то село. Так что узнал — батя под роспись храма получил от местного коммерса три миллиона. Это мне тамошняя бабуля церковная проговорилась. Уж больно она нашего Романа полюбила, переживала за него, помогала чем могла, у себя поселила, кормила своей картошкой. А Ромка писал собственными красками, что остались от прежних заказов. Даже подмости своими руками сбивал из какой-то рухляди с помойки. Так что в итоге, поп себе «мерс» трехсотый справил, дом кирпичный отстроил, а Ромке старенькую «восьмерку» за ненадобностью отдал. Но Ромка был счастлив! Думаешь, не знал о поповских махинациях? Всё он знал и всё видел! Но он так гордился росписью храма, иконостасом — всех друзей туда свозил. И ни слова о деньгах, ни полслова! Вот какой он был. Раньше.