Человеководы

   Неделю спустя, в кабинете ресторана "Диоскурия".

   Полковник Тетерин встретил Сечина нервной дробью толстых пальцев о поверхность стола.

   - Вы принесли? - спросил он, сдвигая в сторону тарелки. Рукав его дорогого полосатого костюма макнулся в соус, но Тетерин даже не заметил этого.

   Сечин плюхнулся на свободный стул, схватил бутылку и принялся пить из горлышка, потом вытер рукавом толстовки подбородок и громко рыгнул.

   - К черту, - сказал он. - Я целый день занимался рукоблудием и требую моральной компенсации. - Он уставился на тарелку с мясом и оскалился. - Пока не съем кусок баранины, не скажу ни слова.

   Тетерин с молчаливой неприязнью пододвинул ему тарелку.

   Насытившись, Сечин без дальнейших проволочек полез за отворот толстовки и вынул оттуда пухлую пачку бумаг, сложенную вдвое и перехваченную резинкой. Взвесил в изуродованной руке, словно ее ценность измерялась весом...

   Тетерин протянул через стол руку с толстыми красными пальцами. Сечин с деланным недоумением поглядел на нее. Ногти у советского специалиста были до блеска вычищены и наманикюрены.

   - Ну в чем дело? - нетерпеливо, почти капризно выкрикнул специалист.

   Сечин одарил его лошадиной улыбкой.

   - Мне кажется, вы кое-что забыли, Валентин Павлович, - скромно напомнил он. - Маленькое, но приятное для меня вознаграждение... так сказать, поощрительный приз...

   Тетерин, сопя, вытащил из внутреннего кармана пиджака толстенький сверток, исподлобья, с подозрением глянул на Сечина.

   - Откуда я знаю, чту у вас там, - сказал он.

   - Валентин Павлович! - укорил его Сечин. - Нельзя быть таким недоверчивым. Не заставляйте меня окончательно разочаровываться в человеке. Давайте-ка сюда сверточек.

   Они обменялись бумагами.

   В течение некоторого времени, довольно продолжительного, не было произнесено ни слова, слышались только шуршание обертки и шелест перелистываемых страниц. Наконец Тетерин удовлетворенно кивнул и принялся упрятывать рукопись за надорванную подкладку.

   - Ну как, Алексей Петрович, вы довольны? - спросил он.

   Сечин отложил в сторону паспорта и билеты, которые до этого внимательно разглядывал, и взялся пересчитывать пачку североамериканских долларов. Досчитал до конца и только потом улыбнулся Тетерину.

   - Да, кстати, Валентин Павлович, - вспомнил он. - Профессор велел передать кое-что на словах. Вы можете распорядиться рукописью по своему усмотрению - продать французам, немцам, японцам... Ваше право. Но запомните одно: если с самим профессором что-то случится, вы должны позаботиться о его дочери. Запомнили? Тогда прощайте!

   Нужно было Сечину уладить и еще кое-какие дела в Сухуме. Прежде всего забрать из тайника револьвер. Это было делом одной минуты. Сунув револьвер в карман брюк, Сечин свистнул, и из окна второго этажа высунулась смутная фигура.

   - Алексей Петрович... Алеша, ты? - послышался взволнованный женский голос. - Господи помилуй!..

   Фигура исчезла, а уже через минуту - в темной прихожей особняка - вдова Волобуева, обхватив голову Сечина пухлыми руками, покрывала его волосы и лоб горячечными поцелуями.

   - Беги! беги, Алешенька, - как в бреду шептала она, отталкивая его и тут же прижимая к себе. - Ищут тебя! Чартков ищет! Он сейчас будет здесь! Не увидимся мы больше... свет ты мой ясный...

   - Погодь... погодь ты, - бормотал Сечин, ошеломленный ее напором. - Что на тебя нашло, глупая баба? Я и так уезжаю. Для того и пришел, чтобы попрощаться. На вот тебе... - Он сунул Волобуевой пачку советских денег, и тут в дверь требовательно застучали.

   Сечин выхватил револьвер. Волобуева взвизгнула.

   Дверь под напором комиссарова плеча распахнулась, и тогда Сечин выстрелил три раза в щербатый рот под острыми усиками, бросил револьвер на пол и, перепрыгивая через ступеньки, легко взлетел наверх.

   Когда тьму городского сада просверлили милицейские свистки, Сечин был уже далеко.

<p>

* * *</p>

   ...августа 1968 года с одесского парохода на пристань города Сухуми сошел высокий семидесятидвухлетний старик с темным, словно прокопченным, лицом, на котором живо блестели голубые насмешливые глаза. Под тонким хрящеватым носом топорщилась стальная щетка усов. Одна рука у старика была изуродована и скручена артритом, другой он опирался на палку.

   Его встречала миниатюрная сорокалетняя женщина, почти карлица, в строгом костюме, с депутатским значком на груди.

   - Здравствуйте, Алексей Петрович, - приветливо сказала она.

   - Здравствуйте, Бабет Ильинична.

   Он галантно, низко согнувшись, поцеловал ей ручку, и они рассмеялись. Оба почувствовали, что в этом жесте было что-то ужасно старомодное и ужасно милое.

   Они медленно двинулись по набережной.

   - Я рада, что вы смогли приехать, - сказала она, глядя себе под ноги и чему-то улыбаясь. Ей почти не приходилось замедлять шаг, чтобы примениться к ковылянию старика.

   - Я ехал сюда сорок лет, - эхом отозвался он. - А как будто не уезжал вовсе. Так и кажется, что вот сейчас свернем за угол, а навстречу пройдет пыльный крестьянин с печальным осликом...