Страница 25 из 110
А, да — сегодня у них телефонный разговор с Первым секретарём Казахстана по межгороду запланирован и заказан. Две недели уже в Италии, и сегодня они с Маленьким отнесли в посольство первый ящик записанных плёнок. Получили деньги на новые бобины для видеомагнитофона, и зарплату даже выдали. Всё привыкнуть не могут к огромному количеству нулей. Почему итальянцы не потребуют от правительства хотя бы на тысячу всё разделить? Впрочем… Миллионеры ведь все, получается. Вот и им целый миллион выдали. Около двухсот рублей, если перевести.
— Архирей, тьфу, Александр Тимофеевич! Не соблаговолите ли мне миллион разменять? Нет? Ах, у вас тоже миллион? Купцы-мильонщики! Урчум-бурчум.
Каждый день часа по четыре с ними Архирей занимается итальянским и английским, ну, когда Альберт дома бывает. Нечасто — то на игру куда летит, то сборы у них за городом на базе. Почти казарменное положение. Потому чаще Айзеншпис один отдувается.
Первым делом на языке Овидия выучил Юрий ругательства. Идиот — imbecillo (имбечилло). Задница — culo (куло). Чёрт побери — porca miseria (порка мизерия) или Dio porco (Дио порко). Это очень грубое ругательство в Италии, так как связано с Богом и Божьей матерью. Лучше не обзывать на улице прохожих, а то и запинать могут. Горячие все. А вот хорошее: моральный урод, хам — mascalzone (маскальцоне).
Вот теперь всех при случае мать-кальсонами и называет. Все ругаются, через слово. Целая страна матершинников, особенно женщины загибают. Даже Маленький зависает иногда. Достаёт блокнот и очередной перл, сорвавшийся с прекрасных коралловых губок сеньориты, записывает. Говорит, словарь матюгов потом, как диссертацию, опубликует. Тяжело с ним! Такое ощущение, что из XIX века попал. «Извините, простите, будьте добры, пожалуйста».
Про сеньорит можно даже книгу написать в добавление к его диссертации. Страшные все, как ядерная война! Пока молодые, то костлявые и носатые, с копной чёрных волос, кое-как уложенных, и все в кричащие цвета одеты, розовые-жёлтые, голубые-зелёные. Безвкусно и отталкивающе. А чуть старше — и уже заплывшая жиром кошёлка-матрона, вдвоём не обхватишь. И вечно с огромными сумками, куда-то чего-то тащат. Все потные, намазанные яркой косметикой. Жуть. Конченые мать-кальсоны.
Жена делает мужу замечание:
— Ты очень плохо выколачиваешь ковер. Нужно бить посильнее.
— Сильнее нельзя, — отвечает муж.
— Почему?
— Если бить сильнее, поднимается ужасная пыль!
Густав Макс Видеркер в последнее время мучился грудной жабой. Чуть переволнуешься или поспешишь куда, и всё — боль в груди и в челюсти. Пока нитроглицерин не примешь, совсем тяжко, потому бегать старался поменьше. Врачи? А что врачи! Меньше, мол, животных жиров и спокойная жизнь. Это у него-то, который еле успевает на два фронта? В этом году он значительно расширил своё ковровое производство. Теперь кроме двух его небольших фабрик в Буксе и в немецком Плюдерхаузене у него настоящий монстр открыт в Ветциконе, недалеко от Цюриха. И ткут там ковры по лицензии от русских — не обычные, а картины. Плюсом те же русские ковры продаются в пяти его магазинах по всей Швейцарии.
А футбол? Футбол — это любовь, и на неё время у Густава было всегда. Футбол — на первом месте. До финала Кубка европейских чемпионов 1968-69 годов, который пройдёт 28 мая, три дня. Есть время слетать до Алма-Аты и обратно. Таким людям, как Пётр Тишков, отказывать в такой малости, как разговор о футболе, да ещё который может принести существенные деньги, не принято. Успеет вернуться и поглядеть, как «Милан» с «Аяксом» рубиться станут.
Не успел. Из самолёта вынесли на носилках. В воздухе случился сильнейший приступ — прямо скрючило от боли, и ни вздохнуть, ни пошевелиться. Таблеточка хоть и подействовала, но полностью все симптомы не сняла. Подъехала в аэропорт карета «Скорой помощи» и отвезла в больницу в Алма-Ате. Плюхнули на соседнюю койку с герром Тишкофф.
— Ну, теперь наговоримся… Так, Густав, сейчас тебя прокапают, поспишь — а утром поговорим, и отправят тебя в горное ущелье, тут недалеко. В санаторий.
— Матч…
— Хренач. Ты что думаешь, без тебя планета вертеться перестанет? Ты, братец, мне нужен живой и здоровый. Кто будет советские ковры продвигать на мировой рынок? Кто мне будет помогать в нашей стране футбол развивать? Эй, доктора, усыпите этого торопыгу! — пока переводчик переводил — вставили иглу, чего-то влили, и боль ушла. Как и сознание.
Мой ковер на 100 % состоит из натуральной шерсти, только 50 % из них — это шерсть кота.
— Проснулся? — Штелле осмотрел близоруко хлопающего глазами без очков швейцарского толстячка.
Вынырнул из-за занавески казах-переводчик и спросил у коврового футболиста: «Зинд Зи вах»?
— Петер, а как же финал? — состроил кислую рожу Президент УЕФА Густав Видеркер.
— Я им позвоню, чтобы без тебя не начинали.
— Что ты, Петер, так разве можно? Там семьдесят тысяч билетов продано, права на трансляцию матча. Нет, я сейчас же вылетаю, — попытался вскочить ковровый магнат.
— Лежи! — погрозил ему пальцем Пётр. — Я уже твоему помощнику позвонил, без тебя проведут. А ты сейчас поедешь в санаторий. Только сперва пару дел прямо лёжа на койке порешаем. Давай, прошвырнись до удобств и пока порридж будешь пороть, я свои вопросики глупые и позадаю.
Сходил Густав, опростался и оплескался, умываясь. Пришёл — а там размазана по тарелке кашка овсяная.
Как-то в той жизни Пётр наткнулся в интернете на овсяную кашу в её аглицком варианте. Там хвастался повар Горбачёва, дескать, этот нехороший человек, угробивший страну, ест только настоящий порридж. А чего? Взял, соорудил себе кашу по-горбачёвски.