Эффект побочки

Громкий смех ничуть не тронул человека в белом. Он смотрел на корчащегося поэта, как на нечто само собой разумеющееся. Взгляд, который он бросил на свою подопечную, говорил: «Ничего нового, всё в порядке вещей».

Но этот смех потревожил покой других постояльцев белоснежной обители. Чернобородый варнак блеснул дикими глазами и улыбнулся, а ещё два спящих соседа, койки которых располагались по разным углам помещения, проснулись, и теперь крутили головами, не понимая, что происходит.

– Ну Пашка, вот же сукин сын! – кричал поэт сквозь хохот. – Какое же ты зелье мне подсунул…я ведь от этих чудовищ никак избавиться не могу. Ведь какая же нечисть ко мне в голову залезла. Я и глаза пытаюсь зажмурить и головой трясти и щипаю уже себя. Ан нет – все здесь и как живые. Чёрт этот в белом и девка с ним в штанах. Как же их извести то, Пашка. Где все? Где Арендт? Да и чёрт с вами со всеми, я сам…

Неожиданно для всех поэт в одно мгновение выпрыгнул из кровати, схватил железную стойку от капельницы и сделал огромный замах, пытаясь одним ударом, словно булавой поразить черта и его подручницу. Девка завизжала, закрываясь руками, но чёрт оказался ловчее Саши. Он перехватил железную палку и крутанул ей с такой силой, что поэт вознёсся над полом, сделал переворот и рухнул на свою кровать. Он оказался придавленным железной палкой, которую двумя руками за оба конца держал раскрасневшийся чёрт.

– Аня, быстро санитаров! – заорал он и девка выпорхнула из помещения. Спустя миг в двери вбежали ещё два черта в белом, такие же здоровые как первый. Один вдавил бьющегося в истерике поэта в матрас , а другой примотал его грудь и ноги к железному каркасу кровати широкими брезентовыми ремнями.

– Одолели черти! Пашка выручай! Зовите Семёна, Анну Ильиничну, пошлите за городовым. Че-ерти!

Саша ещё какое то время орал, но потом его крики стали слабнуть и превращаться во всхлипывания. Осознав своё полное бессилие и невозможность влиять на обстановку, поэт заплакал.

– Ну вот и чудненько! Поплачьте…слёзы это хорошо, это выход напряжения. – Причитал бородатый. – Аня, два кубика релашки…просто свыкнитесь с мыслью, что ничего уже не будет так, как раньше. Теперь вы в новой обстановке и, хочешь не хочешь, придётся с ней мириться. А чтобы вам было легче…

Саша почувствовал, что его запястье натирают чем-то мокрым и холодным, затем что-то укололо его в руку, от чего стало невыносимо больно, но только на пару секунд. Боль растворилась, а вместо неё пришло внезапное успокоение. Саша улыбнулся, расслабил веки, прошептал «Сгинь» и впал в глубокую дрёму. Последним звуком, донёсшимся до поэта сквозь толщу отрешённости, был гортанный крик: «Эй вы! А ну ка пошли вон!».

Голоса в голове пробуждали мигрень и вызывали тошноту. Громкий непрекращающийся гул и суета зачем-то ворвались в его сон. Он не сомневался, что весь этот шум происходит в его сне, ведь по-другому и быть не может. Ни одна сволочь из служащих, или охраны не посмеет шуметь не то что в его спальне, но даже за дверью, пока он отдыхает.

Странный этот сон. Он вроде просыпается, но чувствует, что находится в другом сне. На чужой кровати, в незнакомой чужой комнате, в которой полно каких-то людей в белом. Он не может разобрать, о чём говорят эти люди, но фраза «двадцать первый год», почему то засела в голове.

Эх, лихой двадцать первый! Тогда они надрали задницы этой шушаре под Царицыным. Или это было в двадцатом? И вообще, причём здесь двадцать первый год и откуда здесь люди? Сон? Ну и что, что сон! Нужно иметь смелость, чтобы так бесцеремонно врываться даже в сон вождя.

Сквозь застлавшую глаза пелену он оглядывает комнату. Странно всё. Круглые лампы кажутся нарисованными на потолке, но издают белый лунный свет. Таких ламп нет даже в кремлёвских кабинетах.

Американские? Хотя нет. Даже там, таких не делают. Эти лампы нарисованы его воображением, так же как огромные окна, завешанные белыми жалюзи, аккуратные тумбочки у кроватей и сами кровати, каркасы которых собраны из нескольких частей. Кровать, на которой он лежит, невероятно удобная. В ней он не чувствует своего тела. Форма мягкого матраса идеально поддерживает больную спину и сегодня он не чувствует привычной боли в шее и правой ноге, что обычно случается при пробуждении. Он не чувствует своего тела, словно находится в невесомости. Это хорошая идея – изготовить кровать с регулируемым основанием, которое можно подстроить именно под его тело. Чтобы по утрам не болели затёкшие суставы, и не мучила нога.

Сконструировать и собрать кровать, которую он видит здесь, в этом сне, дело нехитрое. Один приказ с выражением пожеланий и туманным описанием своих ощущений, хочу, мол, ночью парить как в невесомости, и с десяток инженеров будут чесать свои плешивые головы, разрабатывая хитрую конструкцию. Над этим десятком будет стоять ещё десяток парней в фуражках. Эти парни будут периодически щёлкать невидимыми хлыстами над умными головами, чтобы отяжелевшая сыромятная кожа , шевелила на них редкие волосы. Сжатые сроки и бесконечно свистящий над головой кнут, придают человеку невероятной продуктивности и творческой смекалки, так что, не позже, чем через месяц, такая кровать может стоять в его кремлёвской квартире.

Жаль, что этого не будет. Все знают, что вождь спит на небольшом и неудобном кожаном диванчике, который даже не раскладывает, так что не имеет возможность вдоволь поворочаться. Все знают, что в гардеробе у него пара френчей, пара шинелей, пара сапог, пара фуражек и папах, и пара валенок. Все знают, что вождь неприхотлив как в быту, так и в пище, что он так и остался настоящим аскетом, воином-коммунистом, и он не собирается рушить этот образ. Да – за этот образ ему приходится расплачиваться своим здоровьем, жизненными радостями и удобствами, но это ничего не стоит перед тем, что он может потерять, если вдруг из легенды превратится в обыкновенного смертного. Так что баловать себя и своё тело он может только здесь – во сне, который находится внутри другого сна, как иголка в яйце, которое в животе утки.

Но тот другой сон мешает этим редким минутам наслаждения. Какие-то подонки в белом, ворвавшиеся в его голову всё портят. Один хохочет и несёт какой-то бред, что ему нужен городничий. Его крутят два амбала в белых костюмах. Огромные, с белыми колпаками на бритых черепах, они похожи на парней из внутренней охраны. Их главный с рыжей бородой, что то объясняет парню, которого вяжут по рукам и ногам, несёт что-то про изменённую реальность. Бородатый походит на Лёву Каменева, который давно уже почил в бозе, за свою хитрожопость. Этот, правда, в три раза больше, чем Лёва, но очень похож. Так же умничает и машет руками, тоже, наверное, думает, что бессмертный.

Ну да ладно, пора прекращать этот балаган, он хочет побыть один в этой безмятежной обстановке, в этой белой комнате с нарисованными на потолке лампочками, поболтаться в приятной невесомости на невероятно удобном матрасе. Он хочет провалиться в тот второй, более глубокий сон, но ему не даёт это сделать навязчивый шум вокруг.

Вождь сел на кровати и свесил ноги вниз. Только сейчас он заметил, что одет в белую пижаму. В теле ощущалась невероятная лёгкость, словно он стал моложе на двадцать лет. Хорошее сновидение портили только эти подонки, бесцеремонно расхаживающие по комнате, и будто не замечающие, что там находится он.

– Эй Вы! – рявкнул Вождь. Он вложил в эту фразу максимум веса. Одним таким выкриком он мог сбить со стула генерала, сидящего на противоположном конце стола, покрытого зелёным сукном. От этого железного недовольного баса у многих его собеседников часто случалось непроизвольное мочеиспускание, или нервный тик. Он редко повышает голос, и горе тому, кто услышит рычание тигра.

Все вздрогнули и обернулись. Бородатый, глаза, которого увеличились до размера линз модных очков, замер с открытым ртом, в котором застряла фраза, предназначенная привязанному к кровати человеку. Маленькая девчонка в белом брючном костюме сжалась и чуть присела, словно услышала раскат грома. Амбалы среагировали почти так же, как эта маленькая девочка, вздрогнули и в два раза ужались в размерах.