Страница 3 из 9
А теперь еще и этот звонок детектива о том, что один образец ДНК совпал с имеющимся в деле и что они точно нашли того, кого искали – медбрата на пенсии, не имевшего ничего общего с Джоном Норманом Коллинзом, который был осужден за последнее мичиганское убийство в 1970 году и которому чаще всего приписывались и остальные. Шрёдер сказал, что за новым подозреваемым устроена слежка и что в ближайшие несколько недель его арестуют. У них были все основания полагать, что тогда дело устремится к успешному завершению.
В итоге Лейтермана взяли под стражу по обвинению в убийстве накануне Дня благодарения в 2004 году. Он пробыл в заключении без возможности выйти под залог до самого суда, который начался 11 июля 2005 года и закончился 22 июля 2005 года. Но все эти восемь месяцев ужас, который сопровождал мои первые набеги на территорию Джейн, никуда не исчезал.
Он менял очертания. Он рос.
Когда на Мидлтаун спустилась зима, солнечная комната превратилась в снежную и заскок на убийстве снова был тут как тут. По утрам я притворялась, будто умею читать лекции о Шекспире розовощеким первокурсникам, а потом возвращалась домой вести телефонные разговоры с копами из отдела убийств и перелопачивать охапку книг, которые взяла в университетской научной библиотеке, чтобы идти в ногу с прогрессом по делу Джейн: «ДНК для чайников», учебники по клинической психологии с названиями вроде «Убийство на сексуальной почве: кататимические и компульсивные убийства». Я пробежалась по случаям в «Убийстве на сексуальной почве» лишь однажды, но и этого хватило, чтобы почувствовать, будто они могут передать мне какую-то смертельную болезнь. По ночам мне часто было не уснуть – я мерила шагами Комнату Раздумий в голубом халате и с бокалом виски, в котором позвякивал лед, и смотрела, как ветер наметает за окнами угрожающие сугробы. Я становилась сама не своя, точно бесплотный дух. Не так страшно, как в «Сиянии», но иногда казалось, что недалеко и до этого. По крайней мере, падение Джека Николсона было кому засвидетельствовать и оплакать. В моменты повеселее я чувствовала себя Джоном Беррименом – поэтом-пленником готического университетского городишки, всклокоченном нечестивце от академии, который болтался по унылым вечеринкам, менял жен и время от времени наваливал кучу, в стельку пьяный, на лужайках у сослуживцев. С той разницей, что в Мидлтауне не было таких вечеринок.
Короче говоря, наивная надежда на катарсис, которая тем не менее эффективно подстегивала мою работу над «Джейн», затрещала по швам и обнаружила подвох, о котором я всё это время подозревала. Моя идентификация с тетей, легшая в основу «Джейн» и начавшаяся, по-видимому, еще с моего деда, который, сколько я себя помню, называл меня Джейн вместо Мэгги, – теперь казалась не то подлогом, не то сюжетом для хоррора. Я начинала писать «Джейн», исходя из предпосылки, что моя семья занималась вытеснением ее чудовищной смерти и горевала неправильно, и собиралась деликатно обличить этот нездоровый пережиток среднезападно-скандинавского наследия – мрачный бергмановский сценарий, разыгранный в декорациях приозерного городка Маскигон, штат Мичиган, – предложив вместо него более успешную модель.
Теперь мне предельно ясно, сколь заносчиво с моей стороны было так думать. Мысль о «неправильном» или «успешном» горевании приводит меня в недоумение. За этим недоумением пробивается мощная безликая ярость – необузданный протест, зыбкое, жаркое, бурное событие, что берет начало у меня под кожей.
Фото № 1:
Детективы кольцом окружают бесформенный куль – мертвое тело Джейн. Снимок сделан из-за проволочного забора кладбища Дентон. Граница кадра срезает фигуры мужчин на уровне пояса, так что видны только полы их плащей и черные ботинки в тон. Труп Джейн лежит у их ног, голова и торс накрыты плащом. Ее белая как мел рука простирается из-под плаща над головой, будто бы она не умерла, а просто очень, очень устала.
Наследство
В одной из своих последних психоаналитических статей Д. В. Винникотт пишет: «Страх распада – это страх уже пережитого распада». Это утверждение всегда было для меня источником великого успокоения. Много лет я считала, что оно означает, что неизбежное уже позади, что ты уже побывал в самом страшном месте и возвратился оттуда.
И только недавно я поняла, что Винникотт не имеет в виду, что распад не повторяется вновь. Теперь мне ясно, что он мог иметь в виду ровно противоположное: что именно страх распада в нашем прошлом, возможно, заставляет его повторяться в будущем.
Чтобы добраться домой в Маскигон на весенние каникулы в конце марта 1969 года, Джейн разместила объявление о поиске попутки на доске объявлений Мичиганского университета. Она собиралась объявить семье о помолвке со своим бойфрендом Филом, который преподавал экономику и, как и она сама, был активистом в университетском городке. Зная, что родители будут не в восторге, она ехала одна, чтобы дать им время сжиться с этой новостью, а Фил планировал присоединиться через несколько дней. По телефону она договорилась с водителем, который назвался вымышленным именем, о чем она, конечно, не знала. Они попрощались с Филом около 18:30 в ее комнате в общежитии; ее тело нашли следующим утром в четырнадцати милях от Энн-Арбора. Она скончалась от двух выстрелов в голову: один пришелся в левый висок, другой – в левую нижнюю часть черепа. После смерти, или по мере наступления смерти, ее зверски душили чулком, который ей не принадлежал. Ее тело затащили на одну из могил маленького сельского кладбища Дентон в конце грунтовой дороги, известной среди местных как «переулок влюбленных». Ее джемпер был задран, колготки спущены, содержимое сумки педантично разложено между ног и вокруг тела, которое затем было накрыто ее плащом и брошено.
После убийства Джейн – третьего из семи – моя мать начала беспокоиться, что может стать следующей жертвой. Когда дело повисло, она не прекращала волноваться. Каждый визит на могилу Джейн был напряженнейшим предприятием – полиция предупреждала, что убийца тоже может заявиться. Оплакивать Джейн буквально означало идти на риск встретиться с ее убийцей.
Когда я писала «Джейн», я почувствовала, что этот страх просочился и в меня. Наследство. Многолетний опыт кинозрительницы научил меня, что женщина-детектив или женщина-профессор – еще одна популярная героиня – всегда расплачивается за свое любопытство и крутизну тем, что убийца начинает охоту на нее саму. Один человек подражает самым одиозным убийцам в истории. Одно убийство – один почерк. Объединившись, две женщины должны предотвратить его новые преступления – гласит синопсис фильма «Имитатор» 1995 года с Сигурни Уивер в роли алкозависимой агорафобной профессорши, изучающей серийных убийц, и Холли Хантер в роли ее напарницы, крутой бабы с яйцами.
Я пыталась извлечь крупицы юмора из кинематографичных честолюбивых фантазий, где я обнаруживала важные улики, которые проглядели «специалисты», или читала фрагменты из «Джейн» на литературном вечере, где среди публики притаился ее убийца. Я напоминала себе, что Джейн вполне мог убить и Джон Коллинз и что даже если это был не он, то ее убийцы уже могло не быть в живых, а если и был, то он наверняка уже сидел в тюрьме за что-то еще. Ну а если он был жив и на свободе, то шансы, что он вообще наткнется на книгу стихов, хоть бы с обложки и глядело лицо моей тети, были близки к нулю. Это был один из тех редких моментов в моей жизни, когда обскурный статус поэзии в культуре меня, пожалуй, обнадеживал.
Любой грошовый психолог или коллега-писатель мог бы отметить, что угроза, которая так страшила меня в лице фантомного убийцы моей тети, равно как и затаенная надежда, что моя книга каким-то образом заставит его материализоваться, была ничем иным, как доведенной до крайности метафорой всех шальных надежд и страхов, которые порой сопровождают сам акт письма, особенно письма о семейных историях, которые семья автора предпочла бы не трогать и не рассказывать. Некоторые, кстати, и впрямь это отмечали.