Страница 17 из 30
– Эка! Как ты заговорила? – с искренним удивлением и даже обидой пробормотал Иван, – за что же мне стыдно? Разве я довел его до разорения? – Нет! Помещик был глуп и пьяница и самолично дошел до скотского состояния, не стерпел и повесился! А мне-то что? Мне важен барыш: его земля и лес стали моими, – сухо и высокомерно прибавил он, после чего демонстративно заложив руку с ладонью, сжатой в кулак за спину, а другой рукой барабаня себя пальцами по висящей на животе цепочке от часов, отошел от жены к другому окну.
– Всюду ты ищешь барыш. А лучше совесть поищи…, – в сердцах промолвила Ольга, обращаясь к мужниной спине.
– Пустые разговоры…, – брезгливо отмахнулся Иван Кузьмич.
– Нет, не пустые. Не хочу, чтобы ты детей за собой в коммерцию тянул. Пускай растут нам на радость, а как вырастут, жизнь сама покажет, что к чему.
– Как трава в поле они расти у нас не будут.
– Какая же трава…они и французскому обучаются, и в гимназии учатся. Что еще нужно? Или хочешь, чтобы они стали такими же бездушными и алчными, как сам? – вырвалось у Ольги Андреевны из глубины души. Когда у них случались такие, как этот споры о заработанных миллионах, Иван казался чужим. А ей захотелось вновь ощутить близость родной души, успокоиться и забыть обидные слова о дворянской глупости, не видеть и не слышать в муже дельце хищного стремления к обогащению – как казалось ей – без стыда, без нравственности.
Однако, увидев, что тот продолжает с безразличным видом глядеть в окно, отступила:
– Твоя взяла, бог с ней, с землею соседа. Умоляю, не увози от меня мою дочь, – попросила она.
– Она одна из наследниц моих капиталов, – стремительно обернулся Иван, – торговые лавки, фабрика и завод, главная доля моего наследства по завещанию принадлежит моим дочерям, – не тебе, Ольга. Скажу тебе, что в моем завещании ты указана, как опекун и сможешь в случае моей смерти распоряжаться лишь малой долей всего наследства до наступления их совершеннолетия. Затем тебе будет назначена небольшая доля. Не буду скрывать, я сделал это намеренно, чтобы ты вспоминала и на себе прочувствовала цену моим «грязным деньгам», как ты их всегда презрительно называла и продолжаешь называть. Так вот тебе мои деньги не достанутся. И еще. Хотя деньги значат много, но не более, чем дети! Всегда помни об этом. Дети на первом месте. Потом деньги! И только потом ты. Это я так решил. А то стоишь здесь, чего-то отчитываешь, – процедил он сквозь зубы и презрительно оттопырил нижнюю губу.
Ольга Андреевна заметила и нарочитую грубость, и последнее его изменение в завещании не в ее пользу, а также подчеркнутую издевку, отчего ей тотчас сделалось тошно. Однако вместе с тем, при взгляде на презрительно оттопыренную губу мужа, ей неожиданно вдруг припомнилось, до чего же приятно было целовать в моменты их близости именно вот эту нижнюю губу, которая сейчас так презрительно и высокомерно оттопырена на нее и видимо, поэтому кажется ей особенно гадкой и скверной. Вслед за этой мыслью в ее памяти также неожиданно всплыла нехорошая и ужасная картина возможных и страстных поцелуев ее мужа с той самой ненавистной «гадкой и подлой» певичкой из ресторана – Варькой Сытовой, которую она на дух не переносила. С этой Варькой муж тайно «гулял» всю прошлую зиму.
В голове у нее вмиг зашумело от нахлынувшей ревности и обиды, а в душе поднялась жаркая и гневная волна: «Ах, ты! Да что же ты так невыносимо на меня глядишь! Какие же у тебя ужасные издевательские глаза и презрительный голос! Но главное, что ты мне говоришь….», – возмущенно подумала она, сама ошеломленная собственными воспоминаниями и чувствами, которые властно напомнили ей об испытанном страдании. Спасительная сдержанность покинула Ольгу, ей стало тесно и душно в груди.
До чего же невыносимо вот так покорно и молча стоять сейчас перед ним и слушать его суровую отповедь: «Разве я это заслужила? Ишь ты, как он разошелся! И не остановишь с лёту! И зачем мне – дуре, понадобилось его спросить? Стояла бы себе и стояла, в окошко гляделась, да на двор любовалась! И кто ж меня дернул за язык? Эх, да что же это я? Или стушевалась перед каким-то мужиком?» – с досадой на себя, подумала Ольга Андреевна. Она вспыхнула, вздернула подбородок и с вызовом посмотрела на мужа.
– Ох, ты…, – между тем продолжал подначивать жену Иван. – Пустое дело! Ты по своей женской глупости не понимаешь, какое удачное время для деловых людей наступило. Прогресс наступил, прогресс. Впрочем, что ты в этом понимаешь! – махнул он рукой на неё, – такие закостенелые и отсталые люди, как ты – не способны по узости мышления это понять! Вы со своими дворянскими корнями живёте в своем мирке и желаете перед всеми казаться благодушными и прекрасными, однако живете вы за счет тех, кто для вас и ваших детей в поте лица зарабатывает миллионы! Вы тешите себя иллюзиями о своих высоких нравственных принципах, мало вникая в деловых вопросах, и презрительно считаете, что остальные люди также должны подстраиваться под вас! Нет уж, Ольга Андреевна! Кукиш! И таким как ты! Так гладко, как раньше не будет! Пришло наше время дельцов. И ты и подобные тебе, людишки, с дворянскими мерехлюндиями должны подстроиться под нас! А не подстроитесь, сотрем вас в порошок. И без нас вы уже не обойдетесь! Признай же сей неоспоримый факт, моя дорогая! Что ты без меня – дельца ни на что не годишься! Ну, как ты проживешь без моих капиталов в сытости и достатке? Постепенно впадешь в нищету, а в старости и вовсе в какой-нибудь богадельне дни закончишь. Как матушка твоя там бы перед смертью своей оказалась, если бы не я! И будешь ты, Ольга Андреевна, в богадельне свой век доживать. Да как ты смеешь на меня, своего мужа и благодетеля голос поднимать? Молчи уж, – и Иван Кузьмич с презрительным прищуром поглядел на жену.
– И запомни вот еще что! Я своего куска никому не отдам! И первый его вырву изо рта другого! И детей наших тому же научу! А ты – не перечь и не становись на пути! – жестко заключил он, пристально наблюдая за её реакцией. Он знал, что своими словами задевает ее самолюбие.
«Смотрит на меня так, будто в лупу отвратительную муху увидал,» – уже со злостью подумала Ольга Андреевна, заметив презрительный мужнин взгляд.
– Ах, вот вы как! – вспылила Ольга Андреевна, – я, конечно, все поняла! Чай, и мы не глупые уродились! Но ответьте, же мне! Разве только в деньгах и богатстве заключается смысл вашей жизни? Отчего-то мне раньше казалось, что вы, как и я живете, стараясь честно соблюдать священные церковные заповеди. Но слова говорят о другом! Неужели, ты даже в такой малости нечестен? Разве не знаешь, что всякому честному человеку надо жить и уклоняться от непозволительного богатения? Надо стремиться, чтоб душа была как алтарь для свечи. Только тогда можно сохранить свою душу и совесть, – она говорила взволнованно, но твердо, стараясь, чтобы ее слова звучали как можно убедительней и понятней для него.
Стараясь не спугнуть его излишним красноречием, а также, чтобы не сложилось впечатление, что она защищается от напора мужниных истин – и только поэтому говорит высокие слова. Она хотела быть сдержанной. Однако, всегда спокойные глаза жены прожигали Ивана огнем. Ему не понравилось, что этот твердый и решительный женский взгляд явно пытается подчинить его своей воле.
– Ну, уж нет! Это дудки! И не тебе говорить! Про смысл жизни. Ты его для себя сперва найди, а потом других поучай! Каждый человек его для себя сам ищет! Кто находит, а кто и нет! У тебя свой смысл, у меня другой! – осуждающе покачал головой Иван Кузьмич и нахмуренным взором поглядел на жену, – я предполагал, что ты не удержишься и попрекнешь меня! А только зря старалась! Я ни одной божьей заповеди в своей жизни не нарушил. И мне стыдиться не за что! И смею вам заметить, что в отличие от вас, я как коммерсант никогда не увлекаюсь подобной филантропией! Для меня важней всего в жизни – дело! А то, к чему вы меня в своих проповедях призываете – служение во благо обществу и христианская философия отвлекают меня от моей коммерции! Общество – оно, милочка моя, не прекраснодушное! Оно ни меня, ни моих детей кормить не станет! Только я сам себя накормлю! Хотя, не скрою, перечисленные вами душевные порывы присутствуют и в моей жизни! И кто, как не вы – моя жена, лучше других осведомлены об этом! Но почему-то делаете вид, что не помните ничего! Знаете сами, сколько пожертвований я оставляю в церквях и приютах! Подобные филантропические настроения услаждают всякую душу, но для меня они не являются главным предметом моих забот и упражнений! Я коммерсант и этим все сказано! Может, когда и грешен бываю? Да и что с того? Однако ж, заметь, я за грехи свои всегда каюсь, – сказавши это уже более тихим и успокоившимся голосом, Иван почему-то неожиданно поморщился, будто только что надкусил кислый лимон. Все же невольно он поддался упорному влиянию жены и произнес это вырвавшееся, но совершенно ненужное в этом споре признание о его прегрешениях и покаянии.