Страница 7 из 18
-- И боль прошла?
-- Нет. Просто однажды я решила, что верить в то, что кто-то за стеной тебя слушает -- это просто шиза. За стеной -- ветер, дождь, снег, и ничего больше. А потом я бросила универ и наткнулась на твое объявление. Ты из плоти и крови, и это не может не радовать. По крайней мере, теперь я не схожу сума.
Вера затушила окурок:
-- Хороший способ. Быть может, стоит сойти с ума до конца, чтобы избавиться от боли?
Я встала, подергала ногой, которая слегка затекла.
-- Нет, Вер, за стеной только холод, ветер и безнадежный свет фонарей. И нет даже бабочек, чтобы к нему лететь. Зима, хуле.
А потом он дал мне тонкую тетрадь со своими стихами. Они были написаны очень ровно, без исправлений и зачеркиваний, и все строчки стояли ровненько друг над дружкой, словно детсадовцы, которых тщательно выстроила по парам воспитательница.
И я читала эти стихи, в которых он недоумевал и жаловался на мир, унывал и отчаивался, иногда радовался хорошей погоде и маминому чудесному пирогу.
А потом там было стихотворение о любви... И я почему-то сразу, прочтя первые строки, подумала, что здесь что-то не так. Я сразу поняла, что меня -- так -- любить нельзя, невозможно. Это была какая-то совсем другая любовь, которая никогда не бродила одна по осенним улицам, не дышала на озябшие пальцы и не отряхивала в подъезде зонтик, тихо ругаясь про себя, потому что вся обрызгалась...
Он меня не любил. Нет, он любил другую. И я заметила, что последняя строфа -- акростих, в котором зашифровано ее имя. Да, я ее знаю... Хорошая девочка. Да, быть может, она тоже ходит... дышит... и далее по тексту, но уж точно никогда не ругается. По крайней мере так, как я.
А когда он спросил, что я думаю по поводу его стихов, я ответила:
-- Думаю, вы хорошая пара.
А он ответил:
-- Я знал, что ты догадаешься. Ценю твой ум.
-- Я миссис Марпл, -- сказала я. -- Хотя мне всего восемнадцать, на самом деле я очень-очень старая дева.
И заговорила о чем-то другом.
-- Я не знаю, что тебе сказать, -- вдруг начал он.
-- Так и не говори, -- оборвала я. -- Все в порядке.
Хуже всего было то, что он тоже догадался. Потому что был не глупее менее, нет, не глупее.
Моя сменщица Ирка научила меня многим вещам, но главной из них было умение материться под прилавком.
Приходит какой-нибудь мудила и начинает: покажите мне то, покажите мне это. Ты прыгаешь по всему ларьку, как ошпаренная жаба, то с одной витрины товар снимешь, то с другой, а ему все не то. И под конец непременно скажет что-то в духе:
-- А нет ли у вас смаленой совы?
И ты ему так с улыбочкой:
-- Есть, конечно, подождите секундочку!
А сама садишься за прилавок на корточки, делаешь вид, будто что-то ищешь, и:
-- Хуй тебе! Стой, жди, сука ебаная!
И шебуршишь там как можно дольше. А потом встаешь и говоришь с той же улыбочкой:
-- Извините, совы закончились!
Мороз научил меня другому -- танцам.
Зимой, по утрам, когда я открывала ларек, холод набрасывался просто со звериной лютостью. И тогда -- пока маленькая печка обогревала мой приют, я включала радио и начинала танцевать. Эти полчаса, пока Старый Хер еще не подвез свежие газеты, а народ не потянулся на станцию, были для меня временем танцев. Я изобрела свой неповторимый стиль, состоящий из скупых движений -- а в трех толстых свитерах и синтепоновой жилетке руками не помашешь, да и не стоит -- можно сбить что-нибудь с витрины, пространства-то свободного мало. Но я как-то умудрялась извиваться всем телом, задействуя все мышцы, какие только могла. Нужно было заставить кровь двигаться быстрее, нужно было согреться, давай, давай, детка!
Мужик, приходивший на остановку раньше всех, -- я не запомнила его лица -- он отпечатался в голове как всегда одинаковая слегка сгорбленная фигура -- наверное, видел мои выкрутасы, по крайней мере что-то в его облике говорило мне об этом, -- но никогда не подходил к ларьку слишком близко. Заметив его, я всегда прекращала танцевать и принималась поправлять товары, делая вид, что ужасно занята. А потом появлялся и босс с газетами, потихоньку начинали тянуться к окошку люди. День начинался...
Вечерами особое беспокойство обычно причиняли малые. Они возвращались со школы целыми табунами и часто осаждали мое бедное пристанище.
С громким ревом, разогнавшись, они всей толпой ударялись в стену ларька, раскачивая его так, что с витрин падал товар. Ирка всегда с ними воевала, хватала лопату для уборки снега, выбегала на улицу и угрожала разбить недоделкам головы, но мне совсем не хотелось повторять ее подвиги. Мой маленький кораблик переживал этот шторм, чтобы плыть дальше, по бурному людскому морю.
Малолетки научили меня посылать мир подальше, как бы он ни старался меня достать.
Толик всегда звонит не вовремя, впрочем, чему удивляться -- на то он и Толик.
Обычно он предлагает куда-то выдвинуться с его друзьями, чтобы в очередной раз жестоко ужраться водкой.
-- Привет!
-- Здорово! Возьмите, пожалуйста, сдачу!