Страница 6 из 18
-- У тебя завышенная самооценка.
-- А у тебя на свитере кусок гриба. И поставь еще чайник.
Когда мы засыпаем, Вера вдруг спрашивает:
-- Можешь дать мне совет?
-- Нет. Я дам тебе бесплатно, а ты перепродашь.
-- А тебе жалко?
-- Обидно. Чувствую себя лохом.
-- Говори себе: "Я первосортный, высококачественный лох", и сразу станет легче!
-- Спасибо за подсказку!
-- Из спасиба шубу не пошьешь, то есть статьи не напишешь. Мне нужен совет.
Я смеюсь:
-- Ну, стерва! Спрашивай!
-- Что ты делаешь, когда тебе не с кем поделиться... когда некому рассказать о своих переживаниях? Девчонка переехала за границу, чувствует себя одинокой. Надо что-то ей посоветовать.
-- Пусть снимет квартиру пополам с подругой. Я так сделала.
-- А я думала, тебе просто не хватило денег, чтобы снимать жилье одной.
-- И это тоже.
-- А раньше?
-- У меня были друзья.
-- И никаких особых приемчиков? Ты меня разочаровываешь, детка!
-- Увы, я банальна.
-- Не верю.
-- Не верь. И почему я должна помогать этой девчонке... за границей. Ей там наверняка лучше, чем мне...
-- Лучше, хуже... Не увиливай! Давай колись.
-- Не хочу и не буду!
-- Все так серьезно? -- Я вижу, что Вера приподнялась на локте, и глаза ее азартно блестят.
-- Не лезь в душу, -- выдавливаю я, отводя глаза.
-- Кому она надо!
-- Да уж конечно, тебе только бабло надо!
-- Слушай, иди ты. Вообще, не думаешь своей башкой, что говоришь! -- Вера встала с кровати. -- Такое впечатление, что я попросила твои голые фотки для публикации в Инете!
-- Прости. Я псих. Просто псих. Долбанутая... -- Я понимаю, что обидела ее своим недоверием, да еще и про деньги некстати сказала.
-- Хватит уже себя с грязью мешать!!! Противно слушать!
Вера встала, прошла на кухню и включила свет.
Мы с ним возвращались из универа под ручку. Шли под одним зонтом.
Я рассказывала что-то о своей жизни, о том, что отец ушел, о маме, которая одна и которую надо поддерживать...
И он, мне казалось, слушал, потому что лицо у него было такое задумчивое, словно он доказывал в уме какую-то теорему всеобщего счастья, чтобы потом поделиться со мной решением. И я чувствовала себя очень счастливой.
Одна девушка, из числа тех, вместе с которыми я училась, быстро прошла мимо нас, а затем оглянулась и пропела:
-- Я выйду замуж за еврея, пусть что угодно говоря-а-ат! -- И побежала дальше.
А я совсем не обиделась, мне даже показалось, что она чертовски милая, эта высокая и крепкая девушка с широким красным лицом, одетая в черную короткую куртку и белую вязаную шапку с большим помпоном. Такой огромный ребенок.
И мне ужасно понравилось, что он покраснел.
Но я сделала вид, что ничего не вижу.
А когда мы прощались, мне ужасно хотелось поцеловать его, но я думала, что он сделает это первым, а он стоял и все. Тогда я сказала: "Посмотри-ка, у тебя верхняя пуговица держится на соплях!" -- и потянула ее к себе, пуговица осталась у меня в руке, и я принялась смеяться, как сумасшедшая, и он тоже смеялся со мной за компанию, а потом протянул руку, и я вложила в его ладонь оторванную пуговицу, а он сказал:
-- Мама пришьет.
-- Вера...
Она сидит за столом и курит.
У нее ночная сорочка, такая длинная, белая, в ней Вера похожа на привидение из старинного замка. Привидение из старинного замка курит на кухне в хрущевке. Почему бы нет?
-- Ты что сердишься?
-- С чего бы? -- Она поворачивается и спокойно смотрит на меня. -- Просто ты странная. То откровенничаешь, а то выкидываешь такие... финты ушами.
-- Прости.
Я села на табуретку. Она была ужасно холодная, поэтому я тут же приподнялась и устроилась чуть по-другому, подвернув под себя ногу. И так было тоже холодно и неудобно, но вставать я не стала.
-- Когда мне было очень плохо... Это было долго, несколько месяцев. Я знала, что долго жаловаться нельзя, что надо пережить и забыть, но не пережила и не забыла... Я делала вид, что все хорошо, училась, общалась с друзьями, только с мамой стала говорить гораздо меньше. Я не могла. Что-то перекрывало, как пробка. Пробка, которую пытались вбить внутрь бутылки, а она застряла посреди горлышка... знаешь, так бывает, когда нет штопора и используют карандаш. А по вечерам, когда в доме становилось совсем-совсем тихо, я садилась на кровать, придвигалась к стене, прижималась к ней лбом и представляла, что там, за стеной, в маленькой тесной комнатке на табуретке сидит человек, который меня слушает. Я отчетливо видела его спокойное лицо, прикрытые веками глаза, мягкие ресницы и едва заметную улыбку. И я -- внутри себя -- рассказывала, что полдня раскладывала пасьянс, и каждый раз хотела, чтоб пиковый король лег рядом с червовой дамой, что удрала с занятий и напилась в хлам с подругой, у которой осталась ночевать, что ужасно нахамила маме, придя домой разбитая и злющая, как черт. А человек за стеной только слушал меня и ничего не говорил, но я почему-то верила, что даже после всего этого он не считает меня сволочью...