Страница 12 из 21
Маячивший у въездных ворот дневальный по КПП действовал четко по вколоченной за месяц службы инструкции. Весь подобравшись, он неумело-старательным строевым затопал в сторону гостя. Каждый удар сапога об асфальт, вместе с поднятием облачка мелкодисперсной пыли, все ниже загонял на стриженый череп не по размеру подобранную фуру, еще больше раздвигая черным околышем в стороны изрядно оттопыренные уши.
Не дав гостю закончить, боец замер в метре от него по стойке «смирно» и, неукоснительно следуя наставлениям, звонким салабоновским фальцетом проорал:
– Товарищ генерал-майор, разрешите узнать цель вашего визита?
Вздрогнув, генерал испуганно обернулся, продолжая машинально стряхивать комсоставский пенис, и, багровея на глазах, гаркнул:
– Ебать вас приехал!!! Командира ко мне!!!
Крик был настолько сильным, что дежурному по КПП не пришлось звонить в штаб, там и так услышали. Уже через минуту командир, который своим голосом ломал в коленях подчиненных, семенил на полусогнутых в сторону грозового источника. Не доходя до него нескольких метров, подполковник перешел на строевой. Напряженная ладонь метнулась к козырьку:
– Товарищ генерал…
Перебив на полуслове, тот пролаял:
– Это что за хуйня? – мощными децибелами колеруя лицо и шею командира в малиновый цвет.
А хуйня застыла рядом в состоянии столбняка, являя собой восковую фигуру музея мадам Тюссо, одетую в парадную форму рядового Советской Армии. Цвет лица фигуры говорил о том, что кровь в верхней части тела временно отсутствует.
– Наряд на губу!!! Да я вас всех на кукан… – И генерал по-хозяйски шагнул за полковые ворота.
Ходили упорные слухи, что в конце лета в дивизию приедет сам командующий округом, генерал армии Лушев, которому в скором времени предстоит стать командующим объединенными силами стран Варшавского договора, и визит генерал-майора, видимо, был разведкой. О его приезде знали. Но, как всегда, из цепочки посвященных выпало одно из звеньев, и наряд по КПП остался в неведении.
Лето перевалило на июль. Днем Горелый откуда-то притащил фотоаппарат, и мы решили наделать памятных эпатажных снимков. Был написан липовый конспект о дополнительных занятиях по боевой подготовке, подстраховка. После обеда Горелый взял свое отделение, и мы, набрав оружия, отправились в лес. Отделение строем прошло через КПП, зафиксировав официальность мероприятия, и растворилось в поросших сосняком сопках. После выбора подходящего места театральное действо развернулось во всей красе. Мы закатали рукава на манер американских наемников, подвернули внутрь голенища сапог, воротники нараспашку, пилотки поперек, отвернув боковину на лоб, получилось подобие кепи. Производилась съемка различных эпизодов, имитирующих сцены насилия. Вот мы расстреливаем группу обреченных, замерших в подобострастных позах. А вот Горелый, широко расставив ноги, тычет стволом автомата в затылок сидящего на коленях доходяги, потом мы якобы бьем прикладами допрашиваемого. А вот я штык-ножом перерезаю горло одному из пленных, задирая за подбородок голову сидящего передо мной несчастного. Выражение лица при этом отвечает всем требованиям современного западного вестерна. Трудней всего далась сцена повешения. На эту роль вызвался доброволец, татарин Бареев – круглолицый, с чугунными плечами и мощными бицепсами солдат, который в редкие часы досуга творил чудеса на турнике. Подхватив его поясными ремнями под мышки, привязали за руки к толстой сосновой ветке над землей, а наброшенную на шею петлю привязали веткой выше. Имитируя болезненную асфиксию, Бареев страшно выпучил глаза и, вывалив язык, скосил голову набок, получилось довольно натурально. К счастью, пленку мы потом испортили, и фотографий этих на память не осталось. Почему-то подобными постановками и памятными картинками грешил каждый очередной призыв. Это была странная игра – очевидно, получившие оружие и облаченные в военную форму молодые парни компенсировали таким образом отсутствие реального дела. Остается только предполагать, что бы было, попади эти кадры к особисту или замполиту.
Вместо подавшегося в «рули» Вити на взвод ко мне пришел новый «комод». Андрюха Бадаев – невзрачный вологодский паренек, невысокий, белобрысый, коренастый, молчаливый, работящий, как потом оказалось – щедрой, широкой души человек. Их в батарее было два земляка. Второй, Гоша Колосов, полный антипод – высокий, кареглазый брюнет; будучи водителем, претендовал на роль тренажериста. Скоро, по странному стечению обстоятельств, эту должность займу я, а Гошу отправят «замком» во взвод вооружения, командовать отмороженными БРДМщиками, так как у них дефицит сержантов. Но об этом позже. Так они и остались на фотографии в моем армейском альбоме – земляки, стоящие у полкового памятника, знаменитой противотанковой пушки ЗИС-3. Гоша и Андрюха, едва достающий пилоткой до его плеча.
Взвод наш раздербанили по хозработам. 18 человек уехали на сенокос в подшефный совхоз, шестеро охраняют и обслуживают развернутый на полковом стадионе полевой ППЛС (пункт приема личного состава). Бойцы красят серебрянкой металлоконструкции, ремонтируют палатки, посыпают дорожки и т. д. ППЛС занимает почти весь стадион, в случае объявления мобилизации гражданский резервист заходил в первую палатку на одном краю стадиона, а на другом краю выходил полностью экипированным, имея на руках необходимый пакет документов.
Двое моих бойцов лежали в санчасти. Один с какой-то ерундой, а второй, Ульев, высокий сероглазый блондин с Сахалина, своей интеллигентной внешностью напоминающий земского врача или сельского учителя, страдал самой распространенной духовской болячкой. У него гнила нога, и я с искренним сочувствием наблюдал, как он ковыляет вокруг санчасти, с трудом втиснув распухшую багровую ступню в громадную кирзовую тапочку. Скоро его отправят в гарнизонный госпиталь, а оттуда в окружной, в Подольск, где после недельной реанимации врачи чудом сохранят ему запущенную конечность. Он вернется только в декабре. Возвращаясь в это время из командировки, я с трудом узнаю его в долговязом парне в стройбатовской шинели и несезонной фуражке, случайно столкнувшись с ним на Ярославском вокзале в Москве.
В результате во взводе у меня осталось четыре бойца, об остальных я толком не имел никаких данных, так как документы у них были при себе. Круглов упорно требовал заполнить журнал по боевой подготовке, куда нужно заносить всевозможные подробности о подчиненных – номер оружия, противогаз, год и место рождения, членство в ВЛКСМ и т. д. Мои объяснения, что почти весь личный состав находится на расстоянии 50 км, он не считал убедительными.
Как-то вечером он подошел ко мне и, предложив поговорить по душам, опять завел волынку о журнале.
– Товарищ старший лейтенант, я физически не могу получить на них данные, договоритесь с комбатом, пусть на два часа дадут дежурную машину…
– Мне насрать, как ты это сделаешь, хоть пешком иди, я тебе приказываю.
– Вы предлагаете самовольно оставить часть? Я не понимаю ваших приказов.
– А тебе не надо понимать, я прикажу зарыться – и ты должен зарыться!
Душевный разговор не получился, и конфликт вошел в свою последнюю фазу.
Выспаться опять толком не удается. После завтрака комбат ставит задачу. Формируется сводная команда с нашего дивизиона на прополку железной дороги, по которой ездят мишени. Я и еще один сержант из первой батареи, едем старшими. У караульного городка уже стоит тентованный «Зил», и я руковожу посадкой, рядом с машиной вездесущий комбат. Наконец духи расселись, и Пургин машет мне, чтобы отправлялись. Хватаюсь руками за задний борт и смело задираю ногу, собираясь встать на фаркоп, но не тут-то было. С особым фанатизмом два месяца назад ушитое х/б не оставляет мне шансов. Я сам серьезно озадачен. Вторая попытка тоже не увенчалась успехом и только привлекла внимание уже собравшегося уходить комбата. Третья попытка предпринимается с прыжка, но ноги, как ржавый циркуль, совершенно не раздвигаются, и оптимистично дотянувшийся до фаркопа сапог отчаянно соскальзывает вниз. Я почему-то вспоминаю кадры из старого фильма, где Алексей Маресьев, в исполнении актера Кадочникова, пытается забраться в самолет, после того как комиссия допустила его к полетам. Но у него протезы… Рефлекторно оборачиваюсь, капитан, глядя исподлобья, молча манит меня пальцем. Подхожу, он берется за штанину, стараясь разорвать шов. Мужик он крепкий, но сшито на совесть. Пургин оборачивается, и пытавшийся незаметно проскочить торопящийся мимо дух, вытаращив глаза, бросает к пилотке пятерню с нелепо оттопыренным большим пальцем, после чего начинает дурью лупить сапогами об асфальт.