Страница 2 из 21
Да уж, такое тело. То бишь тело у любого есть. Но не такого свойства и сорта.
Он осторожно передвинул острие, чуть больше раскрыл кожаное декольте. Ох, только глупцы ходят драться с драконами. Гораздо приятнее побеждать красивых женщин.
Алия испустила такой поток брани, что у Кестеля перехватило дух. Ну, говорят же некоторые, что женщина – худшая из бестий.
– На живот! – скомандовал он и убрал острие.
Он придавил коленом ей плечи – не слишком сильно, чтобы не навредить, – и связал руки. Ох, трудно оторвать взгляд от такого задка. Такая аппетитная округлая попа.
Кажется, Алия ощутила, во что именно уперся его взгляд.
– Ты, паскудник, и не надейся! Если тебе дорог твой кусок мяса, и не думай пробовать!
Кестель не обратил внимания на угрозы и перевернул пленницу на спину. Алия стиснула колени.
– Расплющу тебе, если только попробуешь. Уж я-то сумею!
Он одним рывком поднял Алию, поставил на ноги, затем подобрал ее кривые, очень легкие мечи. Оттого, что нагнулся, он ощутил все свои шрамы.
– Чего ты вообще хочешь? – выплюнув остатки песка изо рта, спросила Алия. – Вот же прицепился! И подумать только, что я вовсе и не хотела идти этой дорогой.
Он спрятал мечи в дорожный мешок, так что снаружи торчали лишь рукояти. За мечами отправилась и маска: серебряная, украшенная кровавыми слезами. Маску Алия не успела нацепить – Кестель застал врасплох.
– Я и так нашел бы тебя, – заверил он.
– А ты искал меня?
Он пожал плечами, посмотрел на колыхающиеся под ветром кроны деревьев, на лицо Алии, ярко освещенное послеполуденным солнцем. Такая здоровая, смугловатая кожа. Безупречная, если не считать трех шрамиков на правой скуле, очень нежных, будто от кошачьих когтей. Нос прямой. Вполне приятный нос, надо сказать, а рот так и кричит: «Поцелуй меня!» Шея сильная, жилистая, но очень даже симпатичная шея. Правда, смотрит добыча совсем нехорошо. Ну да ладно.
– У меня на тебя грамота.
Алия зажмурилась, провела языком по пересохшим от пыли губам.
– Вот же сукин сын! Так ты ловчий.
– Кестель Самран Нетса к вашим услугам.
– Кестель, – повторила она. – Хм, а ты не от Театра? Даже и не знаю, хорошо это или скверно…
– Какая разница? Так или иначе завезу тебя в Арголан.
Она мотнула головой – стряхнула упавшую на глаза прядку волос, посмотрела спокойно, вызывающе.
– Ну да, разницы никакой. А ведь я слышала про тебя. Ты же повсюду обо мне расспрашивал, а я-то не приняла всерьез. Подай мне плащ.
На краю дороги, за молодым буком, стоял сплетник-болванчик, присматривался, кивал головкой, высовывал язык.
Тряпичные веки поднялись, упали. Затем они открылись снова. В темноту уставились неподвижные деревянные глаза.
Бомол встал. Стены пещеры сочились влагой, о камни барабанили капли воды. Для кого-нибудь с менее утонченным вкусом этот звук мог бы стать пыткой, но Бомолу он звучал музыкой. Он поплелся сквозь сумрак, подволакивая гибкие ноги, открыл сбитую из нестроганых досок дверь и вошел в столь же темный зал, глубоко вдохнул прекраснейший в мире запах препаратов и средств для сохранения плоти.
Бомол не разжигал факелов. Он боялся огня, способного в мгновение ока истребить тряпичное тело. Да Бомолу и не требовался свет, чтобы снять с полки то, за чем пришел. Потом Бомол, сгорбившись, поплелся в соседний зал, где было уже чуть светлее: сквозь дыру в потолке падал солнечный луч, расщеплялся на тысячу оттенков.
Там Бомол посмотрел на то, что держал в руках – на препарированную людскую голову. Кости черепа поддавались нажатию, прогибались, но, отпущенные, возвращались на прежнее место. Бомол сунул голову на свою, тряпичную.
Затем он снял со стены руки и натянул на свои веревочные, приклеил ладони белой живицей из глиняного кувшинчика с плотной крышкой. Ноги Бомол достал из сундука и пришил нитью из выделений амсорпака. Работа заняла много времени, и по ее окончании Бомол без удовольствия осмотрел сделанное. Ну ладно, можно надевать штаны и, наконец, заняться главным. Бомол взялся распускать шнуровку на груди.
Он уселся, раздвинул внутренние слои ткани и коснулся новыми ладонями сердца. Он долго сидел и слушал стук, тихий, словно битье часов в большом доме, ощущал биение меж пальцами.
Но в конце концов слушать наскучило. Бомол развязал очередную шнуровку, выдернул сердце и бросил в просмоленное ведро с водой. Плеснуло, разлетелись брызги.
Бомол зашнуровался, надел на тряпичное тело камзол оленьей кожи, взял пару кинжалов, один из которых проржавел, сунул в ножны на спине.
Бомол пошел по коридору, то и дело спотыкаясь, теряя равновесие. Слишком тяжело. Очень уж много взял с собой. Но Бомолу тяжесть даже нравилась. Он знал, что скоро привыкнет и перестанет ее замечать. Зато с каждым шагом нарастали возбуждение и радость – как всегда, когда выходил на охоту.
Бомол вышел из пещеры.
Сплетник-болванчик уже заткнулся и скрылся меж деревьями.
Виана ДаХан вытащила из подпола землянки тяжелую стальную трость, препоясалась острой лентой нансее, уселась на старом пне и глотнула ферментированный сок плодов гардоа из заплесневелой глиняной бутылки. Солнце уже клонилось к горизонту. Да, ждать пришлось долго. Но пришла пора, и теперь надо действовать быстро и решительно.
Виана надела обшитый рыбьей чешуей кафтан и маску трески. Когда-то давно, на заре жизни, когда ее солнце еще всходило и Виана грелась в его лучах, она верила в то, что плохое случается лишь с плохими. Тогда ей и в голову не пришло бы надеть такую маску. А теперь Виана с искренним облегчением укрылась за мордой трески, маской безумцев. Морда трески будит отвращение, но не интерес. Виана не хотела показывать миру свое плоское лицо.
Она устала ждать, устала прятаться, жить в одиночестве, скитаться по лесным землянкам. Хотя на эту не приходилось жаловаться: теплая, просторная. Повезло. Немногие из тех, кто отказался от переписи, могли так хорошо жить.
Но мысль об этом не утешала. Скорее, Виана ощущала себя из-за этого виноватой. Она допила и в ярости швырнула бутылку в ближайшее дерево. Та не разбилась – отскочила от коры и упала на тропу.
Скверный знак.
Виана осмотрелась. Увы, сплетник-болванчик уже давно убежал.
Все трое сидели за каменным столом, окруженным замшелыми каменными глыбами величиной в дом. Гамрон, младший из братьев Шерон, схватил пустой кувшин и на минуту скрылся в бревенчатой хате, которую братья с большим трудом строили уже несколько лет, и все никак не могли закончить. Вернулся Гамрон с полным кувшином горячего меду, разлил его по глиняным кружкам. Братья пили и глядели на тучи.
Сплетнику-болванчику не терпелось. Он непрестанно болтал и подходил все ближе. Старший из братьев, Хавараш, следил за ним краем глаза.
– Что там в Клоокблоке? – будто не замечая болванчика, спросил Хавараш.
– Да ничего, – ответил средний, Урахат. – Шлюхи да трах.
Хавараш кивнул, будто такого ответа и дожидался. Он был старший не только возрастом, но и ростом, хотя и младшие отнюдь не были карликами.
– Гамрон, принеси-ка мяса.
Младший неохотно поплелся к границе каменного круга, к подвалу, где хранилась солонина. Болванчик уже прямо лез из кожи вон: махал руками, тоненько вскрикивал, подходил ближе – и только единожды отвлекся, посмотрел на Гамрона. Тот уже зашел болванчику за спину.
Гамрон оставил подвал, прошел вдоль заросших терном скал и встал у единственного выхода – закрыл дорогу.
Сплетник застриг ушами, обернулся, сгорбился, вздыбил шерсть, глазки нервно забегали – наверное, начало доходить. Но болтать тварь не перестала.
Хавараш подумал о том, какое же сплетник-болванчик удивительное и странное создание. Других таких трудно сыскать.
– Давай кончай с ним, – приказал Хавараш.
Гамрон был без меча, потому взял прислоненную к скале дубину. Из дубины торчал гвоздь толщиной в большой палец.